Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

Романо-каноническая концепция формальных доказательств стала основой для английской доктрины косвенных Доказательств и презумпций факта [1373]. Английские юристы развили и приспособили эти концепты к нуждам своей правовой системы. «Предположение, проистекающее из несомненного факта, который подкрепляется другим несомненным фактом, считается истиной» [1374].

Презумпции факта — это выводы, которые следуют из косвенных доказательств. Если факт не может быть доказан с несомненностью, тогда то, «что достигает ближайшим образом Доказательства, является Доказательством Обстоятельств, которые необходимо и обычно сопровождают такие Факты, и поэтому называется Презумпциями, но не Доказательствами. Презумпции ставятся вместо Доказательств Факта, пока противное не будет доказано» [1375]. Англичанами выделялись презумпции juris et de jure, которые не допускали опровержений; презумпции juris, которые установлены правовым авторитетом, но были открыты опровержению, и общие презумпции, которые принимались как «простые выводы».

Презумпции отличаются от доказательств тем, что последние «удостоверяют вещь прямо и непосредственно собой», в то время как презумпции «удостоверяют вещь посредством заключения, выводимого из другой вещи». «Эти заключения основаны на том, что обычно и в основном имеет место. Презумпции juris et de jure исключали все доказательства, им противоречащие, и обладали превосходством над документальными доказательствами, словесными доказательствами и признанием, потому что они не могли быть опровергнуты противодоказательствами» [1376]. Правовые презумпции установлены законом и аргументами, взятыми из права или правового авторитета, и к ним надлежит иметь «такое же доверие, как доказательствам». Другие презумпции часто называемые «простыми», стоят отдельно и не формируют никаких доказательств. Они служат только для того, чтобы «закреплять и дополнять доказательства, которые также представлены». Иногда, однако, «сочетание нескольких презумпций в единстве может быть приравнено к доказательству» [1377].

В XVI–XVІI веках гуманистическая критика разрушили основные положения схоластики, в том числе и в юриспруденции. В это время большой группой богословов и натуралистов была предпринята попытка построить промежуточный уровень знания, не достигающий абсолютной точности, но и превосходящий уровень простого мнения [1378].

Для протестантских теологов, которые отрицали утверждения католиков о существовании непогрешимости, центральный вопрос заключался в том, выдержат ли религиозные истины, такие как существование бога, библейские сказания, различные доктрины и практики церкви, атаку скептицизма; ведь они оказались открытыми для критики, лишившись основанного на вере статуса абсолютной истины, стали утверждениями, требовавшими доказательств.

Для натуралистов центральной проблемой было то, как делать правильные утверждения относительно естественного феномена, который мог быть наблюдаем, но не мог быть сведен к тому или иному роду логической, математической демонстрации, которые традиционно было принято считать бесспорными истинами. Ученые-эмпирики нуждались в том, чтобы удовлетворительно объяснить природу тех выводов, которые они получают через посредство наблюдения фактов природы и проведения экспериментов.

Обе группы мыслителей пришли к заключению, что разумные люди, использующие свои чувства и рациональные способности, могут устанавливать истины, относительно которых у них не будет причин сомневаться. При всех терминологических различиях и натуралисты, и теологи проводили различие между, с одной стороны, «точным знанием» или «наукой» и «возможностью», с другой. Именно тогда стали обсуждаться три субкатегории знания, каждая из которых обладала разного рода точностью: физическая выводилась непосредственно из чувственных данных; математическая основывалась на формальной логике; моральная связывалась со способностью человека по совести оценивать моральные поступки. Так, появилась новая составляющая в европейской теории доказательств, которая объясняла природу судебной истины.

В Англии существовала еще одно важное условие, катализировавшее формирование концепции «вне разумных сомнений», ставшей классическим выражением учения о вероятности судебной истины. Дело в том, что со второй половины XVI века английский суд присяжных переживал кризис. Кризис был вызван тем, что из свидетелей присяжные превратились в судей факта [1379].

Неопределенность возникала в первую очередь в отношении того, как присяжным оценивать свидетельские показания. Еще большую трудность составляла оценка косвенных доказательств. Теоретикам-правоведам важно было объяснить то, как косвенные доказательства позволят присяжным, которые сами не являлись очевидцами преступлений, устанавливать факты. В принципиальном плане дело обстояло так: жюри заменило абсолютного открывателя факта — Бога [1380].

Когда стало очевидным, что суду присяжных нужен стандарт для критической оценки свидетельских показаний, юристы-теоретики стали адаптировать подходящие религиозные и философские идеи к деятельности по обращению в суде с фактическими материалами. В начале XVII века забота об оценке доказательств выразилась в концепте «satisfied conscience» или «satisfied belief»; формулы, которые отсылали одновременно к свидетельствам совести (согласно казуистическим традициям), также к моральным и религиозным обязательствам присяжных, отвечающих под присягой. Будучи в продолжение XVII и XVIII веков заключенными в старые формулы понятий вероятности, уровней уверенности и моральной достоверности, они оформились в конце XVIII века как светский моральный стандарт «вне разумного сомнения». Несмотря на многие изменения в терминологии мы можем проследить через века, что цель всех концепций оставалась в сущности той же — дать удовлетворительное объяснение того, как делается истина в суде и каковы объективные стандарты ее достоверности. Первейшими стандартами были «satisfied belief» и «satisfied understanding». Они достигались «satisfied mind» («убежденным разумом») или satisfied understanding» («отвечающим требованиям пониманием»), или чем-то, близко соответствующим им. Постепенно эти выражения были заменены в юридическом обиходе терминами «моральная достоверность» и «вне разумного сомнения» [1381].

Таким образом, используя юридические категории о презумпции факта, богословскую и научную аргументацию, образованная часть английского общества убедила остальных людей в том, что жюри, лишенное личного знания фактов, тем не менее, сохраняет божественную искру в виде способности устанавливать факты [1382].

Завершенный вид теория «вне разумных сомнений» получила в работах У.М. Беста. «Моральная достоверность, — писал он, — такая, которая убеждает разум судей, как разумных людей, вне всякого разумного сомнения» [1383]. Ссылаясь на Д. Локка, Бест пишет, что во всех важных жизненных делах и во всех «моральных и большинстве физических наук мы должны полагаться почти исключительно на предположительные доводы» [1384].

Известный английский специалист Старки высказывался о степенях судебной достоверности таким образом: «Доказательства, удовлетворяющие присяжных в такой мере, что исключают всякое разумное сомнение, составляют полное доказательство; абсолютная математическая или метафизическая достоверность не требуется, да и обыкновенно была бы недостижима в судебных исследованиях. Даже наиболее непосредственное доказательство (the most direct evidence) не может давать больше, чем высокую степень вероятности, возвышающуюся до нравственной достоверности (moral certainty)» [1385].