Мир человека в слове Древней Руси

Лингвисты предложили другую этимологию этого слова. Смьрдъ из *(s)mer-d — из корня с первичным значением "дробить, вертеть, двигать", что подтверждается множеством соответствий в других родственных славянских языках (Львов, 1975, с. 243). Собирательное имя смьрдь дало в числе других определений прилагательное мужского рода смьрдъ — такой, кто трудится в поле на пашне, «дробит» землю, двигая сохой. Это крестьянин-земледелец, который и в древнейших летописях всегда показан обязательно с сохой да с лошадью: «хочемъ погубити смерды и ролью [пашню] имъ» (Лавр. лет., л. 93б), «оже то начнеть орати [пахать] смердъ» (Лавр. лет., л. 93б). По всей Восточной Европе разбросаны названия деревень, урочищ и других мест, на которых жил, по которым прошел своей сохой древнерусский смерд. Название Смерди и ему подобные всюду (Рыдзевская, 1936, с. 5—10), и странным бы было называть таким образом поселения, если бы смерды были холопами. По-видимому, смерды были свободными крестьянами. Прочие характеристики смердов изменялись в зависимости от изменения социально-экономических отношений, а это и создавало трудности в истолковании называющего их слова, вызвало колебания историков в точном определении социального статуса смерда.

Смерды — «свободные члены общины» (Греков, 1953, с. 217), поначалу «собственники-земледельцы» (там же, с. 219), они чаще всего были общинниками на тех территориях, которые колонизовались уже в историческое время. Однако, оставаясь на своих родовых землях, уже захваченных феодалами, они по-прежнему жили в селах на чужой отныне для них земле, становясь вассалами (Юшков, 1949, с. 93—100): «яко смерда еста моя и моего князя», — говорит в 1071 г. воевода Ян Вышатич взбунтовавшимся мужикам (Лавр. лет., л. 59). Долобский съезд князей в 1103 г. уже специально говорит о смердах, и ясно, что с XII в. смерды — один из разрядов сельского населения, люди князя на княжьей (или на боярской) земле. Начало закрепощения прежде свободного члена общины совпадает как раз с этим временем, но вот что странно: дольше всего (до XVI в.) слово смерд держалось в новгородских и псковских пределах, тогда как в северо-восточной Руси, на землях будущего Московского государства оно исчезло с XIII в., а на юге и юго-западе — с XIV в. (Юшков, 1949, с. 91). Что это значит? Чем свободней земля, чем меньше личная зависимость от феодала, тем дольше живут на ней смерды?

Это не совсем так. Зависимый класс земледельцев остался, он закрепощался все больше. Но смерд в тех пределах, где слово это исчезло, назывался теперь иначе: сирота, а позже крестьянин и т. д. Сирота как социальный термин известно уже в грамоте Дмитрия Донского 1389 г., а крестьянин — в московской грамоте 1499 г. (Черных, 1956, с. 124). Сирота и крестьянин в Московской Руси заменили слово смерд (Греков, 1953, с. 222). Смерд — все-таки лично свободный член сельской общины, а как раз таких оставалось мало по границе с Золотой Ордой, они сохранились лишь в глубине русского государства.

И вот тогда-то, в связи с изменением смысла, с сокращением территории распространения и устареванием слова смерд неожиданно получило известное и доселе уничижительное значение — "чернь, мужик", "скотина" и "хам". Еще до Ивана Грозного, который любил употреблять это слово в разговорах с подданными, деды и прадеды его говорили: «Ино чи не боишься ты, смерде, насъ, да чи не бывалъ ты у насъ подъ посохомъ?!» — не бивали тебя, не пороли ли? (Грищенкова, 1974, с. 122). Хорошо известна также презрительная реплика Василия III, отца Ивана Грозного: «Поди, смерд, прочь, не надобен ми еси!..» (Греков, 1953, с. 223). Описывая мятеж в свободном Новгороде, московский летописец говорит с высокомерием и презрением боярского сына: «но еще наимоваху злых тѣх смердов, убийць, шильников [мошенников] и прочих безименитых мужиков, иже скотем подобии суть, ничто же разума имущих, но точию едино кричание, иже и бессловесная животъная не сице рычаху, яко же они новгородстии людие, невѣгласи, осподареви зовяху собѣ Великим Новым городомъ» (Пов. моск., с. 380). Так же выражается и тверской писатель XV в.: «Они же [жители города Опоки] смердове аки аспиди глухии, затыкающе ушеса своя и не хотяаше слушати речей государевых» (Сл. Фомы, с. 322). Нет, не мог примириться московский великий государь с остатками сельской вольности, хотя бы и на дальних окраинах государства. Смерд для него — как нож в горле, как нестерпимая пытка. Классовое отношение к свободному земледельцу, податному населению, состоящему из лично свободных людей, выразилось в устранении термина из официальных документов и в презрительном отношении к самому смерду и всему смердьему. «Ругательство "смердом" вполне соответствует бранному смыслу слова "холоп"» (Зимин, 1973, с. 114). Но верно ли это? Смерд никогда не был холопом, он не знатен и вдобавок беден, однако он — не раб. Слово люди получило более широкое значение, термин же смерд в своем значении сузился (Греков, 1953, с. 247). Так считали многие историки: функции термина смерд постепенно переходили к слову люди (Мавродин, 1971, с. 68).

Мужикъ — "маленький муж", "зависимый человек", «мужичок», как сказали бы мы сегодня. Слово крестьянин то появляется, то исчезает в средневековых источниках. Встречается с XV в. (Бондарчук, 1968, с. 127), но еще и в XVI в. оно допускает варианты написания и, видимо, произношения. Русская форма крестьяне иногда заменялась книжной христиане (к которой восходит само русское слово). Ср. в «Домострое» (по самому лучшему списку XVI в.): «а на сусѣдьствѣ кто не добръ или в селѣ на своихъ христианъ...», а чуть ниже о тех же соседях по селу сказано: «крестьяне» (с. 100, 102).

Резидент английской короны в Москве Флетчер пытается разобраться в социальных отношениях Московского государства. Перебирая всех, начиная с царя, доходит он до четвертой ступени — до младших братьев главных домов, это еще князья; за ними следуют дети боярские — дети дворян, верной службой заслужившие высокий ранг, и т. д. «Последнюю степень образуют простолюдины, называемые мужиками. Сюда причисляют также купцов и простых ремесленников. Самый же низший класс этого разряда (не относящийся ни к какой степени) составляют сельские жители, называемые крестьянами» (Флетчер, с. 35). Мужик — не деревенщина, значение корня муж- еще как-то влияет на восприятие «маленького мужа». Безликая масса крестьянства — вот самый бесправный класс. Но и слово мужикъ постепенно обрастает уничижительными оттенками значения. «Худыми мужиками» называет московская летопись городскую бедноту Новгорода (Пов. моск., с. 378), а пословица XVII в. утешает: «холоп не смерд, мужик не зверь» — т. е. если холоп равен мужику, то смерд равен зверю. Такова была первичная «расценка» смерда и холопа на господском языке (Романов, 1947, с. 116). Это замечание не совсем справедливо. Сравнивается другое, да еще и в раешной рифме: смерд — зверь. Мужик как раз и есть тот самый смерд, которого он заменяет лишь по названию, и отношение к нему точно такое же, и спрос с него тот же. Он оттого и муж-ик, что все-таки остается «мужем», т. е. лично свободным человеком, хотя и бесправным, а чаще всего и безработным. Нет, мужик не холоп, иначе Афанасий Никитин в конце XV в. не сказал бы между делом, что в Индии «мужики и женки всѣ нагы а всѣ черны» (Аф. Никит., с. 450) — мужчины и женщины, безразлично к их социальному статусу и положению в обществе. Но окончательно изменение значения у этого слова происходило в XVII в. В первых редакциях повестей об «Азовском сидении» в середине века мужик — зависимый человек: «Окромѣ люду волново и черных мужиковъ» (Пов. Азов. с. 104). «Черные мужики» упоминаются и дальше (с. 105, 109), иногда сменяясь другим выражением («черные люди», с. 129). В поздних редакциях текста вполне уже могут сказать «ис казаков старые мужики» (с. 196), «два младыя мужика [казака]» (с. 197). Это — вольные мужики, казаки.