Возвращение к звездам: фантастика и эвология

Когда-то Оскар Уайльд сказал: «Всякое искусство совершенно бесполезно» [82] Может быть, мудрость состоит не в том, чтобы добиться «рационализации и последующей утилизации» всякого необъясненного явления нашего прошлого, а в том, чтобы увидеть эпоху и понять ее красоту?

Исторические романы-фэнтези «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о Тройке» посвящены 60-м годам XX столетия. И первый, встающий перед нами вопрос: почему все-таки фэнтези, а не подчеркнутый историзм «Хроник…»?

Начнем с того ответа, который лежит на поверхности.

«Страна багровых туч» — настолько, насколько она касается проблемы генезиса тех форм человеческого общежития, которые привели к возникновению раннекоммунистической «Ойкумены», а затем и мира «Полдня…», — прослеживает влияние

 военной романтики сороковых

 на характер ранней космической экспансии. Но нетрудно понять, что только из военной романтики в лучшем случае можно сконструировать что-то вроде современной Гиганды. Следовало найти еще одну психологическую координату. По крайней мере — одну.

«Понедельник начинается в субботу» — книга о

 романтике познания.

Казалось бы, подобный текст как раз и следовало создавать на конкретном историческом материале — благо материал этот имеется в избытке. Никто не мешал авторам углубиться в работы Соколовского по атомно-импульсному приводу или поставить в центр повествования Новосибирскую лабораторию Шнейдера, чьи исследования в области мезохимии произвели переворот в космической и земной энергетике.

Однако для современного читателя все научные и технические проблемы, над которыми бились выдающиеся умы прошлых столетий, выглядят до смешного простыми. Нужно обладать реальным (а не декларируемым) релятивизмом мышления, чтобы не ощутить себя умнее героев, десятилетиями безуспешно бьющихся над задачей, ответ на которую известен каждому ребенку. «Ах, Эйнштейн… Да-да, помню. Я проходил это в школе во втором классе».

Авторами найдено простое и элегантное решение: науку

 символизирует

 магия. Достижения магии всегда находятся по отношению к читателю в абсолютном будущем. Ни умклайдетов (в просторечии именуемых волшебными палочками), ни диванов-трансляторов, ни живой воды в нашем мире, увы, нет. И именно благодаря этому удается изобразить реальный советский НИИ шестидесятых годов, а не его действующую модель в натуральную величину.

Таким образом, в первом приближении «Понедельник…» есть историческая фэнтези, изучающая — своими специфическими приемами — эпоху 60-х годов XX столетия с ее романтикой научного поиска.

О «золотых шестидесятых» часто говорят как о времени возникновения нового массового социального типа — «человека работающего», человека, рассматривающего труд как форму наслаждения. Радость труда — с этой формулой мы свыклись настолько, что не замечаем ее глубокой неочевидности.

И дело здесь даже не в том, что в каждую эпоху есть виды деятельности, абсолютно необходимые, но не доставляющие личности полного удовлетворения. В любом обществе кроме жизнесодержащих процессов (к которым в первую очередь относится познание во всех его бесчисленных формах) протекают и процессы жизнеобеспечивающие. Разумеется, чем мир более развит, тем доля лиц, занятых в жизнеобеспечивающих областях, ниже, но она всегда достаточно велика. Как правило, витальная деятельность монотонна — в лучшем случае — и процесс труда не приносит особой радости…

Гораздо неприятнее другое. С самой способностью человека мечтать связано то, что ни на какой ступени своего развития общество не может обеспечить своим гражданам «распределение по потребностям» из заклинаний ранних коммунистов. Но это с очевидностью означает невозможность «равного распределения» вообще. (По определению нового времени, ситуация, при которой все инновации одновременно появляются у всех желающих, — нонсенс.) Волей-неволей от «равного» приходится переходить к «справедливому» распределению. Понятие же «справедливости» весьма субъективно.

«Это несправедливо для того, кто платит. Но справедливо для того, кто получает».

При рыночном капитализме труд является товаром, цена которого устанавливается в процессе обмена. Эта абстрактная формула на практике обозначает выраженный приоритет жизнеобеспечивающей деятельности. Иными словами, капиталистическое общество не склонно платить за сам процесс познания, хотя щедро оплачивает

 результаты.

 Патентное (оно же авторское) право защищает

 на этом этапе

 экономические интересы творца, препятствуя, однако, свободному информационному обмену в обществе.

При коммунистических общественных отношениях (как ни странно, не исключая ранне- и даже псевдокоммунистические режимы) оплачивается

 процесс

 познания. Но в таком случае результат, когда и если он появляется, воспринимается как нечто принадлежащее не столько тому, кто его получил, сколько обществу в целом.

Заметим, что с точки зрения логики развития самой науки это как раз

 справедливо.

Капитализм исходит из представления, согласно которому наука обязана приносить пользу.

На самом же деле наука — в любую эпоху и в любом обществе — абсолютно бесполезна и формула «Удовлетворение собственного любопытства за государственный счет» весьма верно описывает ее движущую силу. Если стремиться к высказываниям не столько парадоксальным и красивым, сколько точным, придется признать, что пользу приносит сам процесс развития науки — поскольку это развитие не непосредственно, но индуктивно стимулирует развитие технологии, производства и так далее — вплоть до общественных отношений.

Иными словами, как раз здесь «результат — ничто, движение — все».

Привычка связывать общественный прогресс с конкретными великими открытиями и изобретениями и их творцами проистекает все из того же желания найти в истории логику шахматной партии или хотя бы театра и извлечь из прошлого уроки на каждый день.

Суть дела состоит в том, что мы до сих пор, цитируя известного поэта XX века: «всечасно прославляем первых, не ведая, что славим лишь вторых». Чтобы открытие или изобретение было признано великим, оно должно породить технологии. Но технология начинается там, где науки уже нет. И технология никогда не бывает создана одной инновацией, пусть и весьма важной. Словом: «У Константина Константиновича девяносто четыре родителя пяти различных полов, девяносто шесть собрачников четырех различных полов, двести семь детей пяти различных полов и триста девяносто шесть соутробцев пяти различных полов». Не только как правило, но, пожалуй, и всегда установить реальное значение конкретного научного результата не представляется возможным. Ни в настоящем, ни даже в будущем. Авторы изящно касаются этого момента:

«…самые интересные и изящные научные результаты сплошь и рядом обладают свойством казаться непосвященным заумными и тоскливо непонятными. <…> Организовать на телестудии конференцию знаменитых привидений или просверлить взглядом дыру в полуметровой бетонной стене могут многие, и это никому не нужно, но это приводит в восторг почтеннейшую публику, плохо представляющую себе, до какой степени наука сплела и перепутала понятия сказки и действительности. А вот попробуйте найти глубокую внутреннюю связь между сверлящими свойствами взгляда и филологическими характеристиками слова "бетон", попробуйте решить эту маленькую частную проблемку, известную под названием Великой Проблемы Ауэрса!»

Но ученые — тоже люди. Им хочется славы и тех возможностей, которые слава предоставляет.

Здесь-то и проходит водораздел. Если труд на самом деле составляет высшее наслаждение человека, капитализм обречен из-за того, что авторское право, увеличивая информационное сопротивление в социуме, снижает индекс развития. Но если человек, являясь «переходной ступенью от неандертальца к магу», способен трудиться только (или преимущественно) ради «строительства светлого будущего в одной отдельной взятой квартире и на одном отдельно взятом приусадебном участке, отгороженном от остального человечества колючей проволокой…», тогда, по-видимому, обречен коммунизм.