Семь раз проверь... Опыт путеводителя по опечаткам и ошибкам в тексте

Вместе с тем Парандовский мягко укоряет читателей за странную застенчивость, которую им приходится преодолевать иногда годами, чтобы отважиться написать автору. «Автор никогда не может предвидеть, что вычитают из его книги, каждый писатель получает письма и признания читателей, и они ошеломляют его неожиданными претензиями и упреками. Самый скромный читатель не удержится, чтобы не вписать собственной души в текст чужой... По одному слову — исходит ли оно от безымянного читателя или известного критика — сразу же можно узнать, о чем он хлопочет: о внесении ли в произведение элементов, чуждых замыслу автора, или же о лучшем и полнейшем воплощении этих самых замыслов» [ 84, с. 272 и 279].

Все это верно и сказано хорошо, но насколько же нужнее автору не скрытый, а явный союзник. О, если бы читательские письма приходили к автору раньше, чем книга набрана и спущена в машину! Скольких запоздалых упреков и сожалений удалось бы тогда избежать!

Думаете, что это невозможно? Но ведь у каждой книги есть, так сказать, предварительные читатели, которые видят ее в «рабочей одежде» задолго до того, как она, приглаженная, чистая и нарядная, ляжет на прилавки магазинов и станет на библиотечные полки. На одного из них указывает и Парандовский:

Удача для автора, если помощь со стороны корректора не ограничивается многоточиями и вопросительными знаками. Не обязательно быть эрудитом и разбираться в предмете сочинения наравне с автором, чтобы иметь право вносить свои замечания и сигнализировать о притаившихся между строк ошибках. Не отметая эрудиции («Чем больше знаешь, тем больше можешь», — сказал французский писатель XIX века Эдмон Абу), мы чаще используем методику, опыт и навыки.

Оптимальный вариант получается, когда удается достигнуть правильного соотношения между эрудицией и методикой. Попутно заметим, что нас вполне устраивает определение, предложенное еще Декартом: «Под методом я разумею точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное» [ 40, с. 61].

Некоторые из таких простых правил применительно к работе с печатным словом мы и попытались изложить в предыдущих главах. Следовало бы подчеркнуть, что и скромная эрудиция и повседневный деловой опыт во много раз умножаются таким верным стимулом, как искреннее желание помочь автору, вызволить его из потенциальных конфликтов, в которые он попадет, если оставит в тексте без исправлений то, что не поздно исправить.

При этом на большом опыте я убедился, что в наиболее критические моменты нет лучшего выхода, чем прямой контакт с автором — в виде ли письменного обращения, телефонного разговора или личной беседы.

Поскольку мне самому не раз приходилось быть в глазах типографского начальства «возмутителем спокойствия», естественно, что у меня сложились кое-какие положительные взгляды на этот вопрос, которые было бы зазорно скрывать, даже если не все будут со мной согласны.

В 60-е годы у меня завязалось заочное знакомство с доктором химических наук Н.А. Горюновой, книга которой о химии алмазоподобных полупроводников набиралась в нашей типографии. Нетрудно было предвидеть, что наборный оригинал с длинными названиями химических соединений и множеством структурных формул окажется исключительно сложным как для линотипистов, привыкших иметь дело со сплошным «гладким» текстом, так и для наборщиков ручного набора, не специализировавшихся на химических формулах. В сущности, повторилось почти то же самое, что произошло с набором шеститомного собрания сочинений Пушкина в 1930-1932 годах. Линотиписты запутались в непривычной для них химической терминологии, а «формулисты поневоле» не сумели грамотно расположить линейки и знаки связи в кольцевых формулах.

Издательство, отдавшее рукопись в незнакомую ему типографию, не предусмотрело всех этих обстоятельств и не приняло мер предосторожности, чтобы уберечь набор от грубых искажений (вероятно, было бы полезно предварительно провести беседу с наборщиками и обратить их внимание на особенности оригинала). Неудивительно, что в названии какого-нибудь химического соединения, состоящем из тридцати-сорока букв (нам довелось читать, что самое длинное название химического соединения насчитывает 1913 букв в одном слове!), наборщики систематически пропускали по два-три слога, что не всякий раз было замечено в издательской корректуре.

Мне, державшему в руках гранки с «заборкой» ошибок после издательской правки, было ясно, что многие неисправленные ошибки дойдут до печати. Предотвратить надвигавшуюся «аварию» могло только непосредственное обращение к автору. Через несколько дней я услышал в телефонной трубке взволнованный голос Нины Александровны. Как я и думал, она находилась в отъезде и не знала, что издательская корректура вернулась в типографию с огромным количеством недосмотров. По моему совету она добилась, чтобы издательство «отозвало» корректуру, дало ее перечитать квалифицированным работникам под наблюдением автора и лишь после исправления всех ошибок подписало книгу в печать.

Должен со всей прямотой заявить: чтобы сосредоточить внимание автора на незамеченных (вернее, неожиданных для него) ошибках, вовсе не требовалось кончать химический факультет. Мне, например, хватило знаний, полученных когда-то на уроках химии в единой трудовой школе. Говорю это не в «пику» эрудитам, а чтобы подбодрить молодых товарищей по профессии более активно использовать те знания, которые у них есть.

В конце пятидесятых годов среди группы выпускниц технического училища, работавших на корректуре в 1-й типографии Издательства Академии наук СССР, оказалась девушка, знавшая французский язык. И вот, когда типографии поручили в срочном порядке отпечатать два тома докладов советской делегации на предстоящем Международном ботаническом конгрессе в Южной Америке (русский и французский тексты параллельно), наша юная сотрудница заметила не только грубые ошибки в написании французских слов, но и существенные неточности в переводе. Спешно приглашенный в типографию (часть листов уже находилась в печатном цехе) представитель Ботанического института с благодарностью принял почти все замечания и вынужден был произвести дополнительное «редактирование» в наборе. Не сомневаюсь, что в производственном отделе типографии не очень-то благосклонно отнеслись к этой неприятной задержке, но пришлось с ней примириться, поскольку дело касалось престижа советского научного издания для заграницы.

«Приемам своего дела, — писал видный английский ученый Уильям Рамзай (Рамсей), — человек научается лишь после долгого упражнения, а заключаются эти приемы в ясном до прозрачности и систематическом изложении понятий» [ 93, с. 139]. Приемы выслеживания ошибок и опечаток вырабатывались продолжительными упражнениями. Здесь практикам и книги в руки! Но непростительно довольствоваться достигнутым и прекращать поиски новых резервов аккуратности.

Взять, к примеру, важный для практиков вопрос о повышении внимания в процессе чтения рукописи или оттисков с набора. Хорошо известно, что рассеянность автора или редактора, а тем более корректора до добра не доводит. А какие меры предосторожности против ошибок внимания (или, по удачному выражению А. А. Реформатского, способы «защиты» печатного слова) рекомендуются наукой? Вряд ли большинство издательских и типографских работников сумеет ответить на заданный вопрос.

Основные свойства внимания — сосредоточенность, направленность и относительная устойчивость. Чем внимание сосредоточеннее, тем продуктивнее работа. Ученые исследовали разные фазы внимания и выяснили, что оно менее всего устойчиво в начальный период работы (так называемая фаза врабатываемости). Этот вывод имеет прямое отношение к работе с печатным текстом. Чтобы не упустить ошибку, начинать чтение нужно медленно, стараясь постепенно отключаться от внешних раздражителей (шум в комнате, телефонные звонки и т. д.).