Краткий конспект истории английской литературы и литературы США

София чувствует, что «настал момент, который мог разделить её жизнь, как какая-нибудь битва делит историю народа».

Очень скоро её постигло разочарование. Некоторое время София пытается как-то оправдать для себя его поведение. Но вынуждена признать, что её супруг попросту «дурак, безответственный и бездумный». И читатель вместе с ней убеждается, что Джералд — пустейший мот и бахвал. Он заводит в парижском ресторане бессмысленный спор с респектабельным англичанином — кто из них видел на улице «звезду» театра Оффенбаха Ортанс Шнайдер (1838—1920), после чего возвращается в отель с расквашенной физиономией. Он настаивает на поездке в Оксер [21], где ожидается публичное гильотинирование убийцы, заставляет Софию испытывать муки, связанные с этим жестоким спектаклем, но на поверку сам оказывается не в силах его стерпеть и после того, как «правосудие свершилось и величайшая из амбиций в жизни Джералда была удовлетворена», возвращается в снятый за бешеные деньги номер отеля совершенно разбитым морально и физически больным: «у него не хватало духа даже на то, чтобы оставаться бахвалом до конца». В обоих супругах укрепляется ненависть друг к другу: «она ненавидит его с отвращением, он её — мстительной ненавистью». Наконец, он в четыре года проматывает пресловутые двенадцать тысяч и, не добившись от жены письма к её родным с просьбой о денежной помощи (открытки, которые она отсылает домой из Парижа — «не просьбы о добре, но добро, дарованное ею сестре»), уходит от неё. София, которая долго «старалась воспринимать Джералда, как воспринимают климат», пытается «философски утешать себя тем, что все её несчастья — неизбежные превратности судьбы». Но вот она осознает, что «муж с ней расстался, оставил, бросил её», и чувствует, что готова умереть от горя.

Приятель Джералда, журналист Ширак, явился за деньгами, которые задолжал ему Скэйлз. София оплачивает долг сбежавшего мужа из последних, предусмотрительно сохраненных ею денег. На обратном пути из банка она теряет сознание. Как оказалось, она заболела илистой лихорадкой.

Ширак помещает её у своей знакомой Эмэ Фуко, «чтобы больной не испытать все тяготы пребывания в парижской больнице». Женщина и ее приятельница Лоранс заботливо ухаживают за Софией, которая впоследствии не единожды выручает мадам Фуко из беды, спасает ее от нужды. Они становятся компаньонками, превратив квартиру мадам Фуко в пансион. Однако сорокалетняя Эмэ бросает Софию, убегает с молодым любовником.

София остается одна в непростое время: франко-прусская война, осада Парижа, Парижская Коммуна, питание и топливо по карточкам... Она поистине самоотверженно трудится в своем пансионе: «она абсолютно ничего не знала о политической и военной ситуации, эта ситуация не интересовала её.<...> Её уши привыкли к звукам канонады, ей казалось, что она всегда была парижанкой и Париж всегда был в осаде. <...> Безукоризненность домашнего уклада удивляла её постояльцев <...> Она стала легендой среди их друзей: молодое и элегантное создание, поразительно красивая, гордая, недоступная, почти невидимая — великолепный организатор, кулинар, знающий толк в странных английских блюдах, предельно благонадежная, точная, привычная к порядку!» Прекрасная характеристика. Но автор подробно описывает, чего стоило его героине добиться такого признания. Она работает от зари до зари, после смерти заболевшей оспой прислуги — совсем одна, отказывая себе буквально во всем, от еды и одежды до мужского тепла и поддержки.

«София, — подчеркивал Дж. Уэйн, — хоть и ведет жизнь, которую Констанс нашла бы невообразимой, остается столь же неколебимо нравственной, как и её сестра. После того, как её бросил Джералд, у нее есть шанс стать „шлюхой и все такое“. Действительно, образ не такой уж важный в этой истории — подруга мадам Фуко Лоранс — введен единственно для создания такой возможности. Лоранс не такая толстая, смешная и вульгарная, как мадам Фуко. Она приблизительно так же молода, невозмутима и привлекательна, как София. Если пример мадам Фуко был бы достаточен, чтобы отвратить от порока, то пример Лоранс мог бы привлечь к нему человека определенного темперамента. Но не Софию».

Влюбленный в нее и отвергнутый ею Ширак, долгое время находившийся в своеобразной прострации, предлагает себя в качестве корреспондента для полета на воздушном шаре за пределы осажденного города. «Из шестидесяти пяти воздушных шаров, покинувших Париж за время осады, лишь о двух ничего не было известно. Ширак был на первом из этих двух». София некоторое время ждала, что он вернется. Когда выяснилось, что он разбился, она не испытала чувства утраты. Почувствовала только, что Ширак никогда по-настоящему не привлекал её.

Пансион Софии славится неправдоподобной для сомнительного квартала, в котором он расположен, нравственностью. Парадоксальным образом это вредит её предприятию. Она покупает убыточное заведение в другой части города и делает его респектабельным пансионом для приезжих англичан. Денег для этого у Софии достаточно: за время осады и Коммуны она превратила двести остававшихся у неё от Джералда фунтов в две тысячи, потеряв при снижении цен после заключения Версальского мира только на стоимости нескольких кусков ветчины. «Коммуна не столько пугала, сколько раздражала её: в то время, как город нуждался в покое и восстановлении промышленности, потворствовать такому шутовству!»

Беннетт внушает читателю очень простую и справедливую мысль: любые общественные и государственные потрясения нарушают нормальное течение жизни людей, во имя которых эти катаклизмы, как будто, и совершаются, коверкают не только их судьбы, но и души. Люди становятся жертвами подобных катастроф, даже если у них достаточно стойкости, чтобы противостоять этим разрушительным силам.

Противопоставляя полную будничного героизма жизнь легкомысленно бежавшей с мужчиной в Париж Софии жизни её сестры, Беннетт несколько раз задается вопросом, была ли счастлива благоразумная Констанс.

Констанс понимает свое счастье, как любой средний человек, так она и проживает свои самые счастливые годы. Она замужем за скучным, но вполне достойным человеком — бывшим приказчиком в магазине её отца. Она родила сына, который, хоть и стал с годами грубоват, но талантливый художник. Тем не менее, «бездонная меланхолия, присущая миру, не миновала её», — подчеркивает Беннетт. Краткие открытки от Софии, уехавшей с Джералдом в Париж, приносят больше тоски, чем радости. Муж Констанс умер; сын, победив в конкурсе, уезжает учиться в Лондон. К тридцати трем годам Сирил не добился ни денег, ни славы, пишет матери нерегулярно, навещает редко. Магазин она продала. И ощущает себя одинокой, никому не нужной и старой. Как её отец, ставший в старости обузой для семьи. Как мать, после бегства Софии и замужества Констанс уединившаяся в доме сестры, живущей в другом городке. Как многие в конце жизни. Как большинство людей, а может быть — и все люди, несмотря на то, что некоторые не любят в этом признаваться даже самим себе...

Но счастлива ли София? При появлении в её пансионе постояльца из родного Бёрсли женщина испытывает несказанное волнение, тем более, услыхав от него имя Сирила Поуви — она догадывается, что это её племянник. Догадка возникла и у гостя: Мэтью поделился ею со своим приятелем Сирилом. Весть о Софии вскоре достигает её сестры. С поразительным мастерством описывает Беннетт смятение, которым охвачены сёстры: голос крови, и тысяча воспоминаний, и любовь, и гордыня, и тревожные сомнения в том, сохранилось ли у них на деле хоть что-нибудь общее... Констанс после разговора с Мэтью падает в обморок. София после отъезда постояльца физически теряет дар речи, ей прописывают полный покой, но приглашение, полученное вскоре от Констанс, лишь увеличивает тревоги Софии. Она не привыкла оставлять без присмотра свое дело. И все же после долгих колебаний продает пансион и едет на родину.

Их встреча через четверть века после разлуки это, в сущности, встреча чужих людей в ставшем чужим для Софии провинциальном городишке, который угнетает её своей грязью, дымом, уродливым убожеством. Даже её легким хотелось парижского воздуха! Её раздражает провинциализм земляков, все эти местные дрязги и сплетни, отсутствие интереса даже к её рассказам о Париже — все, что она называет провинциальным эгоизмом. И это при том, что сама она тридцать лет даже не бывала в парижских театрах!