Приключения слов

Даже названия современных нам вещей, вещей, которые мы употребляем сами ежедневно, иногда нам совершенно непонятны, если мы не знаем их истории. Мы пишем пером. Но почему металлическая штучка, которой мы для этого пользуемся, называется пером? И почему карманный складной ножик называется перочинным? Нам очень трудно до этого додуматься, потому что перья, которыми мы пишем, очень мало похожи на птичьи. Но мы знаем, что металлические перья изобретены сравнительно недавно, а до того люди писали действительно настоящими гусиными перьями. Перо держали трубочкой вниз, и трубочку срезали наискось, а получившееся таким образом острие расщепляли. Когда оно от долгого употребления расслаблялось или стиралось, как это происходит, в конце концов, и с металлическими перьями, его можно было починить, срезая кончик ножом, снова заостряя трубочку. Подобным же образом и тем же перочинным ножом стали «чинить» и карандаши, когда они появились, хотя в этом случае уже срезали деревянную оболочку, чтобы удлинить стершийся грифель.

Металлическое перо похоже только на отрезанный конец трубочки гусиного пера, и то разрезанного вдоль, разделенного на две половинки. Но слово перо перешло на новую вещь, потому что уже давно стало означать не только птичье перо, и в частности гусиное, но и приспособление для писания чернилами. Поэтому, хотя гусиное перо и вышло из употребления, слово перо осталось за новой вещью, служившей той же цели. Подобным же образом мы говорим стрелять, уж вовсе не думая о стрелах; чернила для нас не обязательно черные; нам не странно, что краска может быть любого цвета, не обязательно красная.

В поисках родственников

В случае со словами стрелять, чернила и краска нетрудно установить прежнее, уже потерянное значение: у нас имеются родственные слова этого прежнего смысла – стрела, черный, красный, и нам известно, что до изобретения ружья в Европе применялись, а у дикарей еще и до сих пор применяются, луки и самострелы. Но часто слово не имеет таких близких родственников, и приходится искать более далеких. Например, такое простое слово, как кляча, не имеет родства в русском языке, и только в других славянских языках можно найти ему объяснение. Там, оказывается, сохранились «родственники» этого слова – глаголы, имеющие значение валиться с ног, быть расслабленным, иметь трясущиеся ноги, падать на колени.

Иногда слово имеет родственников в русском же языке, но значения их так далеко разошлись, что мы никак не умеем объяснить это родство и даже можем о нем не догадываться. Так, единственным родственником ужина во всех славянских языках может быть только юг. Но объяснить это родство способен только тот, кто знает старинные и областные народные выражения, из которых можно отгадать, что за связь существовала когда-то между понятиями ужин и юг.

Человек, стоявший намного ближе к природе, чем современный горожанин, хорошо знал, что, когда солнце стоит выше всего, оно прошло половину своего пути по небесному своду. Это – полдень. Но это и половина рабочего дня для земледельца, работавшего от восхода до захода солнца, следовательно, пора заслуженного отдыха и обеда. Еще и до сих пор эта еда в середине дня называется в некоторых областях полдник. Вот мы уже ближе к ужину – ведь в городе часто обедают в тот самый час, когда в деревне ужинают.

Сельский житель знал также, что солнце в полдень стоит в южной стороне неба. Отсюда старинное полуденный в смысле южный. Вот второе звено, которого недоставало. Вся цепь значений будет: юг, полдень, обед, ужин. Такое же развитие значений имеется и в других языках: например, теми же словами означаются в немецком обед и полдень – Mittag, во французском полдень и юг – midi. Это – пережитки эпохи, когда вся культура коренилась в сельском хозяйстве, и когда весь уклад жизни определялся жизнью природы. Тогда солнце было для земледелия тем, чем является паровой двигатель для фабрики или банк для торговли.

Иногда обращение к другим славянским языкам не помогает, и приходится для объяснения слова искать его более отдаленных родственников в более далеких языках. Примером подобного рода может служить глагол целовать. Пожалуй, можно еще как-то сообразить, что целовать родственно словам целый и целить, но какой толк от этой догадки, если не уметь объяснить это родство? Связь понятий целый и целить еще не так трудно понять. Мы и теперь говорим: цел и невредим. Исцелить, стало быть, означало первоначально возвратить «цельность» человеку, получившему рану, потерявшему от ранения или болезни способность двигаться или действовать, – поправить, «починить» человека.

Но как отсюда перейти к поцелую? Промежуточное, связующее звено, которое могло бы объяснить переход значений, утрачено теперь во всех славянских языках. Но если порыться в книгах, то окажется, что в староболгарском языке целовати означало приветствовать. Это и есть недостающее звено. Почему от понятия целый произошло приветствовать? Потому что здоровье – это своего рода «целость» человека, а приветствие до сих пор гласит у нас Будь здоров, Здравствуйте; в старину говорили еще Желаю здравствовать, а в войсках – Здравия желаю. А поцелуй представляет форму привета. По старому русскому обычаю при встрече «здоровались» троекратным целованьем. В германских языках имеется такой же ряд родственных слов в значении целый, здоровый, здравствуй и да здравствует, приветствовать. Так, в английском hail (приветствие, приветствовать) связано с whole (целый, цельный).

Вероятно даже, что этот тип приветствия заимствован славянами от германцев, как и обычай пить «за здоровье», «во здравие» человека в знак почтения или дружбы перешел к нам от германских пиршественных обычаев или обрядов для приема гостя.

Понятие «целования» отсутствует в этом германском ряду слов, родственных нашему целый. Это не значит, конечно, что германцы не умели целоваться. Но это значит, что у них поцелуй не был частью обрядового приветствия, как у славян. Почему бы так? Потому что обычай здороваться целованием распространился среди славян вместе с греческим православием, и когда славяне принимали православие и в том числе этот обычай, германцы уже давно потеряли связь с греческим христианством и подпали под влияние римско-католической церкви, которая ограничила употребление христианского поцелуя, оставив его только для духовенства.

А ведь слово целовать как будто такое простое, такое понятное всем! Однако, объяснить, почему оно имеет такой смысл, оказалось делом очень хитрым.

Не зная исторической обстановки, в которой слово создалось или приобрело новое значение, не умея разобраться в законах словообразования и в родственных связях слова, трудно понять, почему данная вещь называется так, а не как-нибудь иначе. Чистая догадка здесь не годится, с ней почти всегда попадешь впросак. Кто-нибудь, например, догадается, что гусеница происходит от слова гусь, и ошибется. Гусеница происходит от слова ус. Но чтобы это понять, надо, во-первых, вспомнить, что многие виды гусениц покрыты волосками, а некоторые имеют и усики. Во-вторых, начальный звук г в слове гусеница – случайный: это доказывает украинская форма этого слова – вусеница.

Или кто-нибудь сообразит, что старинный глагол лобызать, лобзать – что значит целовать – происходит от слова лоб. Тут как будто кажется даже, что этот переход легко объясняется. Целовали первоначально, может быть, только в лоб, а не в губы. И это опять будет неверно. Родственные германские, латинские, армянские слова доказывают очень убедительно, что первоначальное значение слова лобзать было близко к лизать. От того же корня происходит немецкое слово, означающее ложка, латинское, означающее губы, германские, означающие лизать, лакать и проч.