Мир человека в слове Древней Руси

Итак, после распадения родовых связей возникает «семья», сначала большая, чем-то похожая на прежний «род», с тем лишь отличием, что в семью могли входить не только кровные родственники. Это хозяйственное объединение, которое существовало издавна, постепенно обрастало соседями («сябрами») — другими семьями по соседству; возникали и другие объединения, например «задруга». По общности имущества и владений подобного круга лиц со временем стали говорить о том, что является «обьчимъ», что есть «обьчина», а это последнее и привело к рождению сельской общины-мира с круговой порукой ее членов во всем, что оставалось для них общим.

Для обозначения этого движения человеческих групп, постепенно входивших в орбиту задруг, семей или сябров, постоянно возникали наименования различных степеней родственных связей в границах отдельной семьи или задруги — новые слова или получившие новые терминологические значения прежние наименования. Стоило только распасться роду, как появились группы людей, никак не привязанных к роду и вообще к какому-либо родовому корню. Таков в XII в. и Даниил Заточник: оставшись один, он старается прибиться хоть к какой-нибудь социальной группе, чтобы не чувствовать себя тоскливо в обреченном на рабский труд мире (Романов, 1947); он согласен войти в состав челяди князя, в любую «семью», которая примет его, будь это монастырь или община. Внутренний протест с его стороны рождается лишь потому, что он не может примириться с тем, что везде оказывается в подчинении, даже женившись на «злой жене»: в те времена всякая социальная позиция личности основывалась еще на родовых отношениях и связях, утратив которые человек становился изгоем и парией. Весь период древнерусской истории состоит в противоборстве двух начал: родового быта и нарождавшихся феодальных отношений — владельческих прав по роду или по месту. Опираясь на право своего сословия, к которому человек принадлежит с рождения, он может достичь определенного места, но и само место становится важным в человеческом праве на жизнь. Родовые и территориальные связи сплелись в сложный узел и долго не могут еще распределиться между собой.

Уже в древнейших текстах обнаруживаем мы слова, связанные с новыми социальными отношениями. Сосед в Древней Руси долго назывался су-седом, в этом слове та же приставка, что и в словах супруги, или сутки; соседи не просто «сидят» рядом на одной земле, они связаны общим долгом и правом, подобно тому, как навсегда «сопряжены» супруги и «сотканы в единую нить» сутки. Сосед никогда не был на Руси лицом посторонним, в горе и в радости он был вместе с родными; «Аще сусѣда имате или родина или жену или дѣти, то позывайте к церкви вся!» — говорит Кирилл Туровский в торжественный день пасхи. В XIII в. слово сусѣдъ известно также в русских текстах бытового характера.

Со-сѣд-и — люди, которые живут своими домами, т. е. «сидят» поблизости, но друг с другом уже не столь близки, как, скажем, прежние сябры. «Сосѣдами» называют новгородцев немцы в 70-е годы XV в.: «милыи наши съсѣды!» (Пов. Добрын., с. 188). «Псковская Судная грамота» в то же время противополагает «сусѣдовъ» «стороннымъ людемъ» (с. 13), т. е. совсем уж посторонним, пришедшим со стороны, из чужих пределов. В этой же грамоте говорится об «околныхъ сусѣдѣхъ» (с. 9), а в «Вестях-Курантах» с 1627 г. — об «окрестныхъ сосѣдахъ» (Вести, № 22, с. 35). Находятся соседи около или окрест, не имеет значения, но территориальная сопредельность их с твоим родным домом всегда понятна.

Отношение к соседям со временем изменяется. Епифаний Премудрый ставит соседей в ряд друзей: «Родители же его призваста к себѣ ужикы своя и другы, и сусѣди, и възвеселишася» (Жит. Сергия, с. 268), тут же все перечисленные лица названы «сродникы ея». Но столетие спустя в «Домострое» соседи попадают в круг неприятелей: из-за плохого сына-грубияна хозяину следует «укоризна отъ сусѣдъ и посмѣхъ пред врагъ, пред властию платежь...» (Домострой, с. 88); и власть, и враг, и сосед одинаково враждебны хозяину средневекового «дома-семьи». Все они «приезжие»: «Гостей приезжихъ у себя корми, а на сусѣдстве и з знаемыми любовно живи» (Домострой, с 168); появляется и просто «знакомый», а сосед в этом ряду — между гостем и знакомым. «Всех ближнихъ своихъ и знаемыхъ научиши» (Домострой, с. 170) — еще одно противопоставление, на этот раз «ближние» — «знаемые». И много раньше мудрец Акир поучал сына: «Аще к сусѣду званъ будеши и, слѣзъ въ храмину, не глядай по угломъ», это неприлично (Пов. Акир., с. 256), особенно если «тебе сусѣдъ не любити начнеть» (с. 258), и потому вообще «не возмущай дому своего, егда поносъ [поношение] приимеши отъ сусѣдъ своихъ» (с. 254); «Домострой» не столь философски относится к укорам соседей. Так или иначе, но двойственный характер соседа, по-видимому, всегда осознавался, особенно в отношении к ближним. Многозначность слова сосед отчетливо проявилась при переводах греческих текстов. В них славянское слово соответствует обычно греческому plēsíos во всех его значениях — "близкий", "ближний" и "сосед". Сначала не разобрались, кто таков сосед: действительно ли тот, кто рядом. Впоследствии другие слова показались переводчикам более точными: ближьний или ближика. В евангельском «возлюби ближнего своего как самого себя» речь идет о другом, о близком, хотя и не обязательно о родном человеке. Слова ближьний и ближика употреблялись также при переводе других греческих слов — syggenḗs "родственник, относящийся к тому же роду" и еще pélas "сосед, ближний" и даже gnḗsios "кровный, родной".

Оказалась поучительной также грамматическая история слова сосед (см.: Серебряная, 1980). До XVI в. оно склонялось как все имена с твердой основой, т. е. сосѣды, сосѣдомъ (винительный и дательный падежи множественного числа). В XVII в. устанавливался уже современный мягкий тип: соседи, соседей, соседям... Но старые формы сохранялись в деловой письменности, которая отражала имущественное и правовое положение социальной группы «соседей» («подсоседников»)— разорившихся безземельных крестьян, не имевших уже самостоятельного хозяйства. Только этих лиц обозначали устаревшим для XVII в. наименованием (именительный падеж множественного числа сосѣди, но винительный сосѣды), а для слова в других, характерных и для нашего времени, значениях были обычны уже новые формы склонения. Вероятно, это имя изначально было социальным термином и только позже стало употребляться по отношению к ближнему своему. Грамматическая история слова сосѣдъ в точности совпадает с историей слова холопъ, у которого также во множественном числе укоренилось мягкое склонение. Слова соседи и холопи (во множественном числе) обозначали людей подневольных; не своих и не чужих.

Сосед, как и близкий, мог быть вместе с тем не из своих, хотя и родных по крови, но одновременно и чужим. Потому возникла надобность в словах, которые позволили бы разграничить понятия по степеням такой близости.

Попробуем на материале древних текстов прояснить для себя семантическую перспективу расходящихся по значениям слов, некоторые из них были и вовсе нерусскими. Среди значений греческих слов, обозначавших близких в каком-либо отношении людей, определенно выделяются две группы; близкие по рождению, по родству, по роду и ближние по месту жительства. На первый взгляд такое различие не отражается явным образом в славянских переводах, однако различие все- таки есть; оно проявляется, как только мы сравним варианты слов по разным редакциям или спискам одного и того же перевода.

Plēsíos (то, что полнее всего выражает представление о ближнем, живущем, между прочим, и по соседству) в первоначальных переводах Кирилла и Мефодия передавалось словом искрьнъ (отсюда позднее искренний), в последующих переработках текста — словом подругъ, а еще позже и уже устойчиво, как книжная традиция, — словом ближьний (Евсеев, 1897, с. 107, 121; Ягич, 1902, с, 92; Ягич, 1884, с. 44; Слав. Апостол, с. 76, 211—212; и мн. др.). Это значит, что в известном стихе из Евангелия от Матфея (XIX, ст. 19) «и възлюби ближьнего» первые славянские читатели видели другие слова: «възлюби искрьнего своего». Искренний — тот, кто рядом, возле тебя; до сих пор в русских говорах сохранились наречия того же корня: кри, крей — подле, возле, тут, рядом. Искренний ближе к сердцу, ему доверяешь, потому что от него зависишь. Это настоящее, подлинное, не заменимое ничем отношение, второе «я» человека, и ясно, что искренний — все-таки ближе «ближнего моего». Все значения слова искренний, которые мы только что представили, вторичны, они развились гораздо позже, кроме, быть может, значения "настоящий, подлинный", т. е. такой, который ближе всего к сути. Ср.: «Другое намъ искрьнее тако же авва сь Иоаннъ... игуменъ... повѣда» (Син. Патерик, с. 140) — поведал, как на самом деле было, ближе всего к правде. В исходной точке переноса значения по сходству искренность понималась как точное подобие правды, однако не сама правда. В конце XIV в., когда попали на Русь переведенные на славянский язык сочинения Дионисия Ареопагита, стали говорить также об искренности чувств и переживаний; «сирѣчь искрьнство естьствено» (СлРЯ XI—XVII вв., вып. 6, с. 261) — это понимание пришло вместе с новыми философскими учениями и веяниями в искусстве (Андрей Рублев). Понятие об искренности стало необходимым в условиях нового быта, когда контакты между людьми постоянно расширялись; однако внутренней основой, на которой развивалось само новое понятие, стало древнее представление о родстве или, во всяком случае, близости к человеку, которому можно доверять как самому себе. В противопоставлении «искренний — обманный» для Древней Руси важнее казалась сторона обманная, она отмечается эмоциональной памятью как нечто, внушающее опасение, тогда как со стороны искреннего подвохов не ждут. Искрь — всегда "близкий", это прилагательное равнозначно, например, такому распространенному тогда слову, как сердоболя.