Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»

после Всеславянского пражского конгресса 1848 года стал гимном панславянского движения, весьма недоброжелательно воспринимаемого официальными кругами империи – немецко- или венгро-язычными; последние отличались еще большей непреклонностью и упорством в политике ассимиляции подконтрольных им славян, в том числе словаков.

Едва ли здесь намеренно, скорее как часть естественного контекста языкового противостояния в Чехии, который Гашек лишь честно и точно воспроизводит.

Упоминается как главный элемент полицейской провокации в повести.

Целых два дня он избегал всяких разговоров о Фердинанде и только вечером в кафе за «марьяжем», побив трефового короля козырной бубновой семеркой, сказал:

— Семь пулек, как в Сараеве!

«Марьяж» в кавычках – здесь традиционная для Чехии коммерческая карточная игра, в известной степени аналог, как в части ряда правил, так и занимаемого социокультурного места, нашего родного преферанса, но абсолютно ничем не напоминающая ту игру, которую у нас принято называть марьяжем, начиная с того, что в колоде просто нет дамы, зато два валета, старший и младший. Так что вместо ничего не объясняющих кавычек вернее всего было бы называть игру так, как ее официально называют на родине – чешский марьяж (český mariáš).

Классический вариант чешского марьяжа – игра втроем, двое ловят третьего. Этот третий называется с помощью немецкого деривата aktér (основное действующее лицо), а ловцы его – obránců (обороняющиеся). Играется марьяж тридцатью двумя картами так называемой немецкой колодой. По десять карт в одной руке, две лишние составляют прикуп, обмениваемый и оспариваемый при торгах. Семерка, восьмерка, девятка, десятка, младший валет, старший валет, король и туз (sedmička, osmička, devítka, desítka, spodek, svršek, král a eso) четырех мастей: красная, пули, зеленая и желуди (červené, kule, zelené а žaludy). Немецкие карты, в отличие от привычных нам французских, одноголовые, и только красные безусловно можно признать за черви, прочие: пули – алые шарики, крупные такие дробины, зеленые – листочки, ну и желуди – дубовые, как есть. В оригинале козырная семерка пулек (kulovou sedmou trumfu) бьет желудевого короля (žaludského krále).

Понятно, что переводчику здесь не позавидуешь. Хотя, конечно, технически семь бубен правильно и сами бубны на пульки похожи, но такая образность весьма прямолинейному Гашеку в высшей степени не свойственна. См. также комм, о бубнах (bubny) в чешском, ч. 3, гл. 1, с. 58.

Важно, наверное, и то, что «последняя взятка козырной семеркой» в терминах преферанса – специальный контракт, который в случае объявления и выполнения удваивает выигрыш.

Напоследок заметим, что пара король – старший валет (svršek, král) в одних руках, эквивалент (вот он!) марьяжа в родной игре «66» – только называется «объявление» (hláška) и, совершенно, как и в «66», дает дополнительных двадцать очков, или сорок, если объявление козырное, при условии, что объявивший сможет взять взятку и зайти с одной из карт пары.

Подробнее о правилах и некоторых особенностях игры, в комм, к той части романа, где Швейк в нее вовлечен. См. ч. 3, гл. 1, с. 17 и 18.

Марьяжные термины для описания положения и ощущения героя вновь используются в одной из последних глав романа. См. комм., ч. 4, гл. 1, с. 268.

еще до сих пор от ужаса волосы стояли дыбом и была взъерошена борода, так что его голова напоминала морду лохматого пинчера.

Очередной случай: «в темноте – все кошки черные». В оригинале stájového pinče – миттельшнауцера. См. также комм., ч. 1, гл. 14, с. 228.

С. 40

На том разговор и окончился. С этого момента через каждые пять минут он только громко уверял:

— Я не виновен, я не виновен!

Этот пассаж – зеркальное отражение ситуации в повести, где Швейк после своего суда всем и везде кричал: «Я не виновен, я не виновен!»:

Однако окружающие люди и природа отвечали циничным равнодушием к его судьбе, тем же самым, которым уже он в романе одаривает несчастного сокамерника.

С. 41

Или возьмем, к примеру, того невинного цыгана из Забеглиц, что вломился в мелочную лавочку в ночь под рождество:

Если вопрос о том, у кого из всех тогда существовавших в Праге Йозефов Швейков Гашек позаимствовал довольно редкую фамилию – предмет горячих и, видимо, неразрешимых споров среди гашковедов, то совершенно точно известно имя человека, заучившего в действующей армии будущего автора романа примерами «из жизни». Это Франтишек Страшлипка (František Strašlipka), подлинный денщик всамделишного командира Гашека, поручика Рудольфа Лукаса. (Да, именно так, немецкая фамилия Lukas, а не чешская Lukáš – см. комм., ч. 1, гл. 14, с. 198).

Страшлипка – неунывающий голубоглазый пролаза, по любому поводу был готов выложить случай из жизни, всегда начинающийся одинаково: «А вот знал я одного…» («То já znal jednoho…»). А неоспоримым доказательством того, у кого в действительности была позаимствована эта неистребимая наклонность, ставшая позднее неотьемлемой от образа Швейка, будут строчки из шуточного гашековского стишка «В резерве» («V reservě»), которых он в свои армейские дни насочинял на радость товарищам и командиру добрую дюжину.

Кстати, именно друзья Страшлипки, который больше чем на двадцать лет пережил Гашека (1890–1949), убеждали в пятидесятых исследователей вопроса, что именно он, Франтишек, гуляка и сердцеед, рассказал на фронте не падкому до женских прелестей Гашеку и про бордель на улице На Бойишти, и про его лихую мамку – пани Марию Мюллерову, что может и дезертира спрятать (RP 1998, ZA 1953,1).

В любом случае, только благодаря неутомимому исследователю архивов и метрических записей Ярде Шераку мы ныне знаем со всей возможной точностью день, месяц, год рождения и полное имя Франты Страшлипки, подарившего образу Йозефа Швейка свою любовь к никогда не истощавшимся примерам из жизни.

To есть реальный денщик реального поручика Рудольфа Лукаса на восемь лет младше Гашека и к началу войны в 1914-м, в 23 года, был еще солдатиком срочной службы.

Забеглице (Záběhlice) – во времена Швейка поселок юговосточнее Нусле. Ныне часть города, округ Прага-4.

«Ночь под рождество» – в оригинале Boží hod vánoční (рождественский божий пир), первый день святок, то есть в ночь после рождества, а не в сочельник, как получилось в переводе.