Семь раз проверь... Опыт путеводителя по опечаткам и ошибкам в тексте

С тех пор как французский окулист Е. Жаваль (1878), наблюдая за глазами читающего текст, заметил, что они двигаются вдоль строчек не плавным, равномерным движением, а серией «скачков», разделенных так называемыми паузами фиксации — остановками, накоплен огромный опытный материал, наиболее полный обзор которого желающие могут найти в фундаментальном труде Р. Вудвортса «Экспериментальная психология» [ 26, с. 585-616]. Советский психолог Р.М. Фрумкина свидетельствует, что результаты этих работ до сих пор не устарели [ 116, с. 84].

Позднейшими исследованиями было выяснено, что движения глаз не поставляют информацию о свойствах зрительного изображения, а лишь создают лучшие условия для ее восприятия. Как отмечает А. Л. Ярбус, основное назначение скачков — менять точки фиксации, направляя наиболее совершенную область сетчатки глаза (так называемую центральную ямку, или fovea) на тот или иной элемент объекта восприятия. Исследователи указывают, что необходимая для восприятия продолжительность фиксаций при чтении лежит в пределах 0,2-0,4 секунды. Эти доли секунды совпадают со временем хранения изображения (буквы или группы букв) в краткосрочной памяти, которое удалось определить экспериментальным путем [ 33, с. 115].

Не следует думать, что исследования психологов носят отвлеченный характер и не могут практически помочь решению волнующих нас вопросов точности печатного слова. Как раз наоборот! Достаточно напомнить, что, например, Г. Кросленд (1924) экспериментировал с текстом, изобиловавшим типографскими опечатками. Ученый доказал, что корректорское (проверочное) чтение по необходимости должно быть более медленным, чем обычное (досадно, что аналогичные исследования с таким благодарным материалом, как корректура, насколько известно, не проводились у нас в стране).

Большое значение для нашей работы с печатным словом имеют и выводы психологов о «качестве» чтения. У неопытного чтеца глаза, что называется, разбегаются по строчкам. Вудвортс отмечает, что плохой чтец скорее беспомощно блуждает вдоль слов, тогда как хороший (в нашем представлении — корректор или редактор) более методически прочитывает слова, с добавочными фиксациями на трудных местах [ 26, с. 605]. Тому же исследователю принадлежит ряд практически интересных наблюдений над опечатками в книгах и ошибками при чтении. В частности, он подметил, что опечатки легче всего обнаруживаются в начале слова, потому что, как он полагает, глаза, или, по крайней мере, внимание, предпочитают левую половину экспозиционного поля [ 26, с. 611].

Рекомендации психологов помогают повысить продуктивность чтения. Они используются, в частности, в работе редакторов-текстологов. Так, профессор С.А. Рейсер в учебнике текстологии указывает, что при чтении прозы на строку приходится в среднем семь фиксаций взгляда и еще полторы — на обратное движение, чтобы осмыслить прочитанное. При чтении же стихов обе эти средние цифры почти удваиваются [ 95, с. 42].

В работе видного психолога Дж. Басуэлла «Как читают взрослые» [6] остроумно показано, какими замечательными свойствами обладает «частица мозга, вынесенная на периферию». Каждый читатель может сам проделать предложенный им простой опыт.

Выберите тут же на странице любую строку и прикройте линейкой или бумажной полоской ее верхнюю часть. Попробовав читать и понимать смысл слов по оставшейся в зоне видимости нижней части строки, вы, конечно, заметите, что это не совсем легко и не все напечатанное можно разобрать. Затем прикройте нижнюю половину строки и читайте по верхней части. Это значительно легче, вы, вероятно, поймете все, что напечатано. Опыт Басуэлла доказывает, что глаз не одинаково, не в равной мере четко воспринимает верхние и нижние половины строк. Мы не обидим нашего преданного друга, если скажем, что он привык при чтении скользить «по верхушкам».

Подтвержденная таким образом способность мозга оперировать с нечетко выраженными понятиями постоянно используется в технике литературной работы, начиная с перепечатки рукописи на пишущей машинке, когда машинистке часто приходится «разгадывать» неразборчивый почерк, и кончая чтением корректуры плохого набора с большим числом пропущенных и перепутанных букв.

По мнению Р. Грегори, зрительные отделы мозга имеют свою собственную логику, свои предпочтения. Естественно предположить, что эта логика и эти предпочтения закрепились в зрительной системе под влиянием опознавательных, то есть графических признаков букв. Если можно так выразиться, верхняя часть буквы (особенно это заметно в прописных, служащих, по А. А. Реформатскому, «опорной вехой в процессе чтения») более содержательна, чем нижняя часть, иными словами — несет больше необходимой для глаза информации.

Вот почему давно ставившийся и не получивший еще окончательного решения вопрос о степени различимости отдельных букв и знаков вызывает отнюдь не академический интерес. Какую реальную пользу мы можем извлечь из обсуждения этого, казалось бы, сугубо специального вопроса, показал еще В. Г. Белинский. В статье «Упрощение русской грамматики. Сочинение К. М. Кодинского», опубликованной в «Отечественных записках» в 1845 году, он предложил «серьезно поговорить о существующем теперь русском алфавите, его некрасивости и производимой им путанице в русской орфографии».

Белинский горячо поддержал автора сочинения в его претензиях: «Он утверждает, что книга, напечатанная таким шрифтом, не может быть красива и изящна, — мало того, не может не быть безобразною в типографическом отношении. Во всем этом мы совершенно, буквально согласны с г. Кодинским; его мнение — наше мнение, хотя он и высказал его первым, независимо от нас» [ 8, с. 328].

Далее в статье говорится: «Г-н Кодинский находит наши буквы очень неудобными как для красивого и четкого письма, так и для красивой и четкой печати. Он говорит, что в письме и печати беспрерывно смешиваются буквы и, н, п, вместо ю ставят го, вместо г — ч, вместо ш, щ — си, сц, вместо ы — ъс, вместо ми — мс и т.д... Трудно (говорит он) найти книгу или издание, в котором бы не было опечаток. О мелком шрифте и говорить нечего. В иностранной же книжке, французской или английской, как бы толста она ни была, трудно найти одну опечатку — я разумею литерные опечатки, где бы одна буква стояла вместо другой. Отчего же это? Оттого, что латинские буквы четки, круглы, выпуклы и ни одна буква не может смешаться с другой» [ 8, с. 329].

Присоединяясь к мнению автора «Упрощения русской грамматики» о том, что «обвострение» букв в русском алфавите «ужасно безобразит русскую азбуку и много способствует опечаткам», Белинский нападал на «такое чудище безобразия», каким была пресловутая буква «ять», и предлагал совершенно исключить из русского алфавита ряд букв, включая «фиту» и «ижицу». С присущим ему наступательным пылом он ратовал за повышение удобочитаемости шрифта (как сказали бы мы теперь), вкладывая в свое требование безусловно гражданственную тенденцию — сделать книгу более доступной народу.

Из предложенной Кириллом Кадинским (так правильнее писать его фамилию) реформы ничего, конечно, не вышло, а сама его книга навлекла гонения со стороны царских властей. На основании «высочайшего повеления» от 7 апреля 1853 года о том, что «не должно быть дозволяемо печатание русских статей латино-польскими буквами», его труд, вновь вышедший в 1857 году под названием «Преобразование и упрощение русского правописания», был запрещен министром народного просвещения [ 46, с. 49] .