Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Мифопоэтическое пространство Т. Толстой организуется как особый внутренний мир героя, описывается его состояние, реакция на внешние обстоятельства. Своеобразными сигналами становятся клише и фольклорные формулы:

Клише предопределяют замкнутое пространство, в котором и происходит своеобразное исследование социального типа. Реальность и ирреальность повествования поддерживаются присутствием конкретных и абстрактных персонажей. Выше отмечалась их функция для обозначения перехода к определенным выводам, обобщениям, темам. В подобных случаях возможно и использование цветового определения: «судьба, черным ветром вылетевшая в распахнувшуюся форточку». Так создается и определенное настроение. Отметим, что судьба, как и тоска, становится одним из условных персонажей Т. Толстой.

Особую роль в повествовании играет деталь, помогая автору переместиться в прошлое, воскресить запахи, звуки, усиливая одновременно конкретную осязательность изображаемого с помощью цвета, часто строящегося на оппозиции (черного и красного, светлого и темного). Деталь используется и для организации повествовательных планов, автором как бы постепенно собирается картина мира. В бытовом плане чаще всего встречаются предметная, интерьерная или портретная детали. Здесь она выступает в своей основной функции – как «определитель» предмета, вещи или человека, придавая описанию обстоятельность, точность и осязаемость.

Использующаяся в воспоминаниях сходная временная деталь часто вводится через сравнение, отчего и описание становится более зрительным. Соединяя деталь с цепочкой эпитетов, автор усиливает общее впечатление:

Деталь может проявляться из простого перечисления однородных предметов, из которых складывается общая картина.

Приобретая дополнительное значение, кроме прямой, предметной или образной характеристики, участвуя в обобщении, деталь способствует созданию образа-символа, что расширяет ее функции.

Автор использует самые разнообразные детали: временные («нес в руке две копейки, чтобы позвонить»); портретные (деталь – описание ног: «переставляя свои дореволюционные ноги», «кряхтит и нашаривает узловатыми ступнями тапки»); интерьерные («оранжевый горб абажура»; «прохудившийся диван», «смятая постель»); пейзажные («в холодном дожде, в холодном городе, под низкими холодными тучами», «красная персидская сирень»); сновидческие («ночью Петя бродил по подземным переходам, по лестницам, по коридорам метро»); символические (героиня несет «баночку довоенного сока»). Иногда используется градация: «Голубые шторы. Нет, белые. Белые, шелковые, пышные, сборчатые. И кровать белая». Детали соединяются, усиливая авторскую оценку: «ноздреватый мартовский снег» (соединена пейзажная и временная детали), «трещала мятым шоколадным серебром» (вещественная и характерологическая).

Подобный «густой», насыщенный текст, на первый взгляд, должен замедлять повествование. Вл. Новиков даже предлагает его «не бездумно глотать, а дегустировать со вкусом и толком, вникая в оттенки и детали». Конечно, внешняя незатейливость требует и своего читателя, способного следить за медленно разворачивающимся повествованием, останавливаясь на эпитетах, метафорах, скрытых аллюзиях.

Однако дальше критик замечает, что читатель остается в постоянном недоумении, пытаясь понять, что хочет сказать автор. Действительно, часто читатель ждет, что должно что-то случиться, но все не случается, а затем следует неожиданная смерть героини. Описание строится на резкой смене интонации: «Мусор распарился на солнце, растекся черной банановой слизью» («Милая Шура»).

Ложный драматизм создает особую повествовательную динамику. Уже в названиях произведения часто дается намек на конфликт («Поэт и муза»), обозначается герой «(Соня», «Милая Шура», «Серафим») и даже основная тема («Охота на мамонта»). Иногда действие строится на антитезе («Любишь – не любишь»), символических образах («Лимпопо», «Река Оккервиль»).

Организуя текст, Т. Толстая выстраивает его из сцен, эпизодов, пейзажных зарисовок. Отдельные рассказы представляют фотоснимки запечатленного времени (в рассказе «Женский день» описана подготовка к конкретному празднику). Б. Тух верно подметил, что прозе Т. Толстой свойственна кинематографичность, когда постепенно отфокусируется и проявится картинка. В описаниях сохраняется и внутренняя динамичность действия, основанная на последовательном перемещении от одного события к другому.

Принцип случайности приводит к появлению темы рока. Оказывается, что многое в жизни человека заранее предопределено и обусловлено. Как устойчивое определение автор использует определение «чужой». Скажем, в «Реке Оккервиль» «чужие люди вмиг населили туманные оккервильские берега» и разрушили мир мечты – «пели уже свое». В тексты Т. Толстой входит стихия быта: «рожали, размножались, ходили друг к другу в гости».

Справедливо замечая, что повторяющаяся случайность – свидетельство алогичности (абсурдности) жизни, А. Карпов замечает, что абсурд возникает в силу особенностей самой жизни. Таковы последствия отсутствия нравственных ориентиров в обществе. Появляется герой, просто существующий в данном мире, не стремящийся не только к подвигу, но и вообще к какому-либо поступку, действию. Закономерно, что любое несовпадение его личного мира с миром общественным вызывает раздвоенность и расщепленность. Т. Толстая нередко использует для выражения подобного состояния гротеск, чтобы разрушить тот официальный мир, в котором живет герой, и переместить его в особое пространство, обозначаемое как «сказочное». Такая гротескная модель мироустройства использована при описании героя в рассказе «Факир», где противопоставлены мир высотки и окраин.

Уплотнение пространства, ограничение его масштабами личной жизни приводят к появлению давнопрошедшего времени, где значение имеет только данная судьба, конкретный человеческий опыт. Вместе с тем отдельные истории образуют общее пространство, в котором легко определяются общие темы, проблемы и герои. Автора интересуют различные состояния, не только те, которые образуют мир детства (болезни, страха), но и те, которые принадлежат уже миру взрослых (одиночества, тоски).

Здесь усиление авторской оценки происходит с помощью повторяющегося эпитета «мертвый».

В образной системе доминируют образы детей и стариков, они выстроены как продолжение одного состояния, разнесенного во времени. Оппозиционно противопоставлены мужчины и женщины, которые наделяются разными нравственными качествами. Изображение героев-мечтателей приводит к превращению их в фантомы.

Обычно в романном повествовании широко присутствуют второстепенные персонажи, упоминаемые в тексте и выполняющие характерологическую функцию. Главная из них – обрисовка исторического фона или места действия. Тяготение Т. Толстой к вещественности повествования обусловливает появление целого ряда второстепенных персонажей, хотя обычно в рассказе подобные герои просто упоминаются.

Образовав общее текстовое пространство, Т. Толстая размещает в нем своих героев. Не только ребенок становится центральным персонажем рассказов Т. Толстой, но и взрослые с детскими чертами, которые так и не перешли в иное возрастное состояние. Поэтому дядя Паша «маленький, робкий, затюканный», Петерс, сохраняя наивно-созерцательный настрой ребенка, продолжает мечтать. Герой живет с редким ощущением, что в его мире не может произойти ничего плохого. И даже, когда действительность оказывается иной, чем ему хотелось, у него не возникает желания изменить или переломить ситуацию. Своеобразным «охранителем» часто выступают матери или бабушки как носители родового начала.