Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений

Генералам из Европейской России, не имевшим личного опыта боевых действий в локальной войне, прямое участие в бою казалось непонятным и нерациональным ^{178}. [16] «Европейцы» смотрели на походы «маньчжурцев» и «туркестанцев» против хивинцев, бухарцев и хунхузов как на воинскую забаву, не несшую в себе позитивного командного опыта, применимого в условиях «правильной» войны. В свою очередь, «туркестанцы» гордились своей боевой службой на окраине империи, отличавшейся опасностями, возможностью проявлять инициативные действия и пр. Поэтому совместные обеды в штабе А.В. Каульбарса, согласно воспоминаниям генерала П.Н. Баженова, были невыносимы: «За каждым обедом и завтраком он (А.В. Каульбарс. — А. Г.) неизбежно рассказывал нам о подвигах не чьего-либо, а непременно своего молодечества и нередко в этом отношении просто зарапортовывался, воображая, что слушатели принимают его рассказы о том, как он в Туркестане или где-то в Средней Азии участвовал…» ^{179}

Опыт локальных стычек, полученный в условиях перманентной войны, привел в Русско-японскую войну к тому, что «маньчжурцы» и «туркестанцы» дробили тактические единицы и подвергали их калибровке по своему личному усмотрению ^{180}. Этот опыт импровизаций негативно проявился в условиях полномасштабных боевых действий. Нагромождение командования и генеральских должностей в действующей в Маньчжурии армии получило в послевоенной публицистике, мемуарах и даже работах историков хлесткое название «отрядомании» ^{181}.

Когда А.Н. Куропаткин занимал должность командующего Маньчжурской армией, он, по мнению мемуаристов, не прибегал к совету корпусных командиров. Командир 6-го армейского корпуса писал об этом следующее: «…редко приходилось бывать у него» ^{182}. Все стратегические решения Алексей Николаевич планировал, ограничиваясь своими личными воззрениями на оперативно-тактическое искусство. Когда были сформированы три маньчжурские армии и назначены командующие этими армиями (Н.П. Линевич, O.K. Гриппенберг и А.В. Каульбарс), Куропаткин, по мнению мемуаристов, формально собирал их для обсуждения стратегических вопросов ^{183}. О роли совещательного голоса командующих армиями в воспоминаниях повествуется достаточно однообразно: «Всегда отдавал (Куропаткин. — А. Г.) приказания, обратные тому, что высказывало совещание» ^{184}. Текст циркулярного предписания главнокомандующего командующим армиями от 6 декабря 1904 г. за № 2454 позволяет нам утверждать, что Куропаткин советовался с командующими армиями по вопросам ведения боевых действий, вероятных последствий операций, потенциальных угроз, рисков и пр. ^{185} Из текста Памятной записки командующего 1-й армией по переходу в наступление от 8 декабря 1904 г. и комментариев главнокомандующего на полях записки становится ясно, что Куропаткин не соглашался с частностями планируемых командующими армиями операций, причем приводил аргументы в пользу своей точки зрения. Ситуация взаимоотношений военачальников не была в полном смысле директивным монопольным планированием боевых действий со стороны Куропаткина, как это могло показаться из источников личного происхождения ^{186}. С другой стороны, не всегда желание Куропаткина педантично контролировать командующих армиями в принятии и исполнении решений выглядело необоснованно, как это может показаться из свидетельств мемуаристов. Перед атакой дер. Сандепу Куропаткин требовал от генералов высылать саперов-охотников для инженерной разведки. Главнокомандующий просил вооружить нижних чинов специальными щитами — для закрытия от пуль, требовал перед атакой провести с личным составом тренировки по штурму укреплений с лестницами ^{187}. Как стало впоследствии известно, ни одно из пожеланий Куропаткина Гриппенберг не исполнил, командующий 2-й армией недооценивал инженерную подготовку противника, а атака дер. Сандепу окончилась безрезультатно.

Особенности служебной карьеры являлись важным фактором взаимоотношений высших офицеров, но не следует идеализировать ситуацию принадлежности высших офицеров к военной общности или субкультуре, ибо «туркестанцы» встречаются «в чистом виде» только на страницах мемуаров. Многие участники Среднеазиатских и Китайского походов принимали участие в «правильной» Русско-турецкой войне 1877-1878 гг., хотя опыт локальных боевых операций оказывался, как правило, более продолжительным и к началу Русско-японской войны относительно недавним. Более того, совместная предыдущая служба не всегда означала полную солидарность в вопросах ведения боевых действий. Например, А.В. Каульбарс и O.K. Гриппенберг, будучи участниками Азиатских походов, достаточно серьезно конфликтовали, как, впрочем, конфликтовали и «туркестанцы» А.Н. Куропаткин и O.K. Гриппенберг.

Любой уровень подчинения во время боевых действий мог стать полем противоречий. Таким важным элементом в иерархии конфликтов среди высших офицеров являлись взаимоотношения командующих армиями и подчиненных им командиров корпусов и дивизий. Характерный для истории Русско-японской войны пример приводит в своих записках командир 6-го армейского корпуса Л.Н. Соболев. Согласно его воспоминаниям, к 30 сентября 1904 г. три корпуса под командованием трех равных по званию начальников ввели в состав Западного отряда, притом что начальника Западного отряда назначить еще не успели ^{188}. Формально имея равные права до назначения общего начальника, генералы решили эту проблему путем устоявшейся традиции, т.е. по старшинству пребывания в должности корпусного командира. По этому поводу генерал Л.Н. Соболев иронизировал, что его А.Н. Куропаткин возвел в корпусные командиры 2-й степени (он стал временно командующим всем Западным отрядом), а генерал-лейтенанта А.А. Бильдерлинга — 3-й степени, третьему же участнику событий, генерал-лейтенанту Л.М. Дембовскому, досталась самая младшая степень старшинства ^{189}. Нагромождение командования над командованием не сулило ничего хорошего по своему существу, т.к. подрывало принцип единоначалия и способствовало развитию конфликтных ситуаций. Согласно ст. 8 главы «Положения о полевом управлении войск…», в военное время «Главнокомандующий армиями дает командующим отдельными армиями общие указания относительно ведения военных действий, определяя общие в этом отношении цели и направляя к их достижению совокупные усилия всех армий. Наблюдая за деятельностью командующих армиями по всем отраслям управления, он дает им общие в этом отношении указания; по хозяйственной части он наблюдает за возможным сохранением интересов казны и за тем, чтобы меры, принимаемые для довольствия армий, соответствовали намеченным стратегическим операциям. Органом главнокомандующего по разработке его предположений и по передаче его указаний служит его штаб» ^{190}. Таким образом, Куропаткин, по «Положению о полевом управлении войск…», не должен был лично давать указания командирам частей, входящих в состав маньчжурских армий. Если такого рода необходимость возникала, то он должен был делать это через начальника своего штаба. Отношения Куропаткина и генерала Сахарова не сложились, и отчасти поэтому Куропаткин вступал в переписку с корпусами, дивизиями и даже полками напрямую ^{191}. Он же занимался порой детальным исполнением своих решений. Хотя формально это противоречило «Положению о полевом управлении войск…», в ст. 9 которого оговаривалось, что «командующий армией по своему усмотрению избирает способы к достижению стратегических целей, главнокомандующим указанных. На прямой его обязанности и полном его попечении лежит также довольствие и снабжение вверенной ему армии и устройство коммуникационных ее линий» ^{192}. Таким образом, генерал Гриппенберг мог использовать законодательный ресурс для оформления соответствующей жалобы о незаконных действиях Куропаткина. Но «Положение о полевом управлении войск», с одной стороны, наделяет командующих армиями самостоятельностью, а с другой — оговаривает особый статус главнокомандующего. Главнокомандующему, согласно ст. 34 «Положения о полевом управлении войск…», «сверх всех прав, предоставленных командующим армиями и изложенных ниже, в разделе третьем сего положения… присваиваются еще нижеследующие: