История ислама

В 31 г. (651/2) умер в Медине Абу Суфьян, доживший до глубокой старости, 88 лет. Он покидал этот мир с сознанием, во всяком случае для него самым утешительным, что успел в тяжкие времена благодаря предусмотрительности и мудрости своей поставить себя, своих родных и друзей так, что они выдвинулись гораздо более, чем прежде в Мекке, и заняли в огромном царстве халифа везде первые места, стали самыми богатыми людьми. Когда Осман сам лично произнес молитву по усопшим над телом дяди [211], наступал момент, когда могуществу дома Омейи, более блестящему, чем прочному, угрожало, и не в одном только месте, сильное потрясение. Уже в 30 г. (650/1) возникло брожение среди набожных при виде ненавистного распространения роскоши и безнравственности, что дало повод одному сотоварищу Мухаммеда, высокопочитаемому за его строгую набожность, Абу Зарру, выступить официально в Дамаске против подобного нечестия. Он стал проповедовать возвращение к более благочестивому образу жизни и обращению приобретаемых мусульманами богатств на богоугодные цели вместо распространения греховной роскоши. В заключение он напал на самого наместника. Подобные шутки и тот, однако, не допускал. Повелено было схватить дерзновенного и отослать под конвоем в Медину. Но и там этот ревностный фанатик не угомонился, продолжал по-прежнему проповедовать свои аскетические принципы. Стоя у ворот мечети пророка, громил он безбожников, и всякий понимал, что эти гневные слова относились не к кому иному, как к Аль-Хакаму, дяде халифа. В наказание за свою неприязненность к исламу, еще при жизни пророка и позже, до самой смерти Омара, Аль-Хакам жил в изгнании в маленьком местечке, а теперь он кичился, снова осыпанный богатствами и почестями в свите халифа. Сын же его Мерван, самый доверенный советник властелина, имел особенно гибельное влияние на халифа. Вдобавок Абу Зарр стал возбуждать народ против самого Османа, требуя от общины «предоставления идти вперед тому, кто у Бога предстоял, и покинуть того, кто Богом покинут, а владычество и наследство стараться укрепить в семье пророка». Это значило поставить халифом Алия вместо Османа. Потеряв всяческое терпение, призвал халиф Абу Зарра и возвестил ему изгнание в близлежащее маленькое местечко, Рабаза. Обернувшись к присутствующему на аудиенции Мервану, властелин добавил: «Выведи его из города, смотри, чтобы никто с ним не разговаривал здесь!» Дальше рассказывают, что доверенное лицо посадило изгнанника вместе с его женой и дочерью на верблюда. Случайно проезжали они мимо Алия. С ним были двое его сыновей, Аль-Хаса и Аль-Хусенн, а также Аммар Ибн Ясир. Изгнанник поцеловал у встреченного руку и стал с ним беседовать. Алий охотно вступил в разговор. Мерван не вытерпел и сказал: «Повелитель правоверных воспретил говорить кому-либо с ним». Тогда Алий ударил кнутом по морде верблюда Мервана, так что животное отпрянуло, и крикнул вслед: «Убирайся ты, которого Господь ввергнет в геенну!» Затем сам преспокойно проводил дальше Абу Зарра; прощание было продолжительное. Абу Зарр умер в Рабазе, но чувство возмущения против мирских воззрений господствующей партии, которое он первый высказал, не заглохло среди верующих. Взоры всех тех, которые серьезно исповедывали религию, естественно, стали еще более обращаться на членов семьи пророка: не они ли так несправедливо отодвинуты были на задний план Омейядами, отцы которых когда-то, в мучительные времена пребывания наместника Божия в Мекке, немало терзали его.

Все более и более стало распространяться широкими кругами по Аравии мнение, что халифат по праву принадлежит Алию. В 32 г. (652/3) вдруг совершенно в другом пункте государства та же самая мысль была в высшей степени замечательным образом выражена в виде догмата веры, некто Абдулла Ибн-Саба, родом из южной Аравии, иудейского происхождения, но перешедший в ислам, не мог никак ужиться ни в Басре, ни в Куфе благодаря вечным своим поползновениям к религиозным спорам. Наконец он вынырнул в Египте и стал проповедовать там учение, имевшее некоторый наружный вид правоверия благодаря ссылке на один из стихов Корана [212]. Учение это гласило: подобно тому, как христиане говорят о Спасителе, так точно по всей справедливости и пророк Мухаммед вернется перед кончиной мира, а пока должен заступать его тот, кто был при жизни ему помощником — ибо каждый пророк имеет своего помощника [213]. Кто же другой может быть им, как не Алий, у которого Абдуррахман отнял его право. Эти основы, в которых уже легло зерно позднейшего шиитства, тем более находило отголосок среди египетских арабов, что там и без того царствовало всеобщее недовольство: Мухаммед, сын Абу Бекра, в той же мере ограниченный фанатик, насколько отец его был разумным и спокойным человеком, давно уже толковал о негодности наместника Ибн Абу Сарха, о его нечестивом замысле заставить правоверных ездить на кораблях по морям; другие ревностно помогали ему в распространении этих и тому подобных жалоб. Между тем брожение в Ираке все усиливалось. Здесь не требовалось для его поддержания никаких богословских тонкостей. Ничем не прикрытая жадность, с которой Омейяды и их клиенты совершали свои поборы, надменность, с которой позволяли они себе выступать перед победителями при Кадесии и Нихавенде, возмущали издавна до крайних пределов впечатлительную гордость арабов Куфы и Басры. С величайшим рвением ухватились они поэтому как за предлог, данный им Османом этим новым сборником Корана. Пользуясь удобным случаем, везде и открыто смеялись местные арабы над наместниками и их клевретами. Вскоре дошло даже до неприязненных действий. После дошедших в 33 г. (653/4) донесений к Осману повелено было схватить главных зачинщиков и отослать их в Сирию. Там, надеялся халиф, при твердом управлении Муавии, верности войск и малом сочувствии к иракцам туземцев, сумеют справиться с этими беспокойными головами. Так оно действительно и случилось, Му’авия засадил их под замок, обходился с ними с презрением и жестокосердно, так что они вскоре смирились и обещали исправиться. Их выпустили на волю, но пока оставались они еще в Сирии. Одному только, и самому опасному из них, Малику Аль Аштару, удалось пробраться тайком сначала в Медину, а затем в Куфу. Там начал он снова разыгрывать свою печальную роль. Наместник Османа Са’ид Ибн-Аль-Ас не понимал всей опасности продолжавшегося брожения и отправился в Медину для личных переговоров с халифом; его отсутствием воспользовались Малик и некоторые другие. Как утверждает одно известие, Тальха и Зубейр помогали ему денежными суммами из Медины. Им удалось склонить на свою сторону войска, так что при первом известии о предстоящем возвращении Са’ида большинство воинов выступило за город. Когда приблизился наместник, окруженный небольшой свитой, ему объявлено было прямо, что наместником более его не признают и не впустят в город. Ничего более не оставалось ему делать, как вернуться в Медину. Небольшой запас энергии Османа окончательно иссяк; со страхом отклонил он предложение укротить непослушных силой оружия. Он согласился дать куфийцам другого наместника в лице ими же требуемого Абу Мусы Аль-Ашария, который начал свое управление, конечно, с того, что стал убеждать население оказать повиновение халифу; но заставить их не было у него ни склонности, ни силы.

Под большим, однако, сомнением остается, была ли какая возможность, даже при большей решимости, чем у этого 80-летнего властелина, восстановить повиновение властям. А теперь, когда сам Осман нашел нужным уступить, дух возмущения рос везде с необычайной быстротой. История с Абу Зарром показала уже, как неприязненно настроены были два года тому назад в самой Медине старинные сподвижники Мухаммеда по отношению к халифу; теперь они заняли угрожающее положение. Конечно, они имели право чувствовать себя отстраненными и обиженными, об этом было уже упоминаемо, но манера, с которой выражали свое неудовольствие, выказывала, что они имели в виду окончательно не дело веры, а эгоистические интересы на первом плане. При более спокойном, свободном от своекорыстных целей размышлении они должны были бы понять, что ввиду своевольства арабов, особенно в Куфе и Басре, а с другой стороны, принимая во внимание твердое положение Му’авии в Сирии, следовало прежде всего сохранить в неприкосновенности авторитет наместника Мухаммеда, единственный существующий во всем государстве, и что никто не был в состоянии заменить этот авторитет другим. Без сомнения, люди как набожного, так и свободомысленного направления могли придти к тому убеждению, что власть, приобретенная, собственно говоря, благодаря свободному признанию со стороны общины, могла поколебать свое положение прегрешениями против слова божия; но только одному слепому могло показаться, что мирскую партию, имеющую в руках такие значительные средства, можно было устранить из занятого ею положения, не вступая с нею в жесточайшую борьбу. А с возникновением братоубийственной распри пришлось бы, может быть, навеки распроститься с возможностью единодушного на пользу ислама действия различных партий, существующих уже в общине. И кто бы в будущем осмелился в качестве халифа рассчитывать на повиновение подданных, если бы подан был пример тому, чтобы первая встречная толпа бунтовщиков могла предписывать законы наместнику Мухаммеда, к тому же еще его зятю. От фанатика, подобного Мухаммеду Ибн Абу Бекру, и неспокойной головы такой, как Малик, нельзя было, конечно, требовать разумных убеждений, но сподвижникам и ближайшим родственникам пророка: Алию, Тальхе, Зубейру — следовало бы, кажется, ясно понять все неблагоразумие их поведения, когда они протянули руку первому встречному мятежному движению. Им хорошо должно было быть известным, как участникам в кружке избирателей после смерти Омара, что их собственные притязания в случае нового избрания властелина, будут оспариваемы так же точно другими. И если, несмотря на все это, эти люди позволили себе незаконно увлечься бунтовщиками, потакали им, а может быть, и поддерживали их тайно, с тем чтобы потрясти трон халифа, то это возможно объяснить лишь надеждой поставить слабого Османа с помощью возмутившихся в такое критическое положение, что он будет вынужден искать у них поддержки и покинуть своих родных; таким образом думали они возвратить себе следуемое им по праву влияние. Насколько ошибочен был расчет, показали дальнейшие события. Ни набожные ревнители, ни личные неприятели Омейядов и не думали удовольствоваться полумерами. Так или иначе, уже в 34 г. (654–55) даже влиятельные личности Медины выступали прямо против халифа.