Сакральное искусство Востока и Запада. Принципы и методы

Иногда этот под-человеческий субъективизм принимает «безличный» характер из-за своей однородной антитезы, которую можно было бы назвать «механизацией». Нет ничего более чудовищного и более зловещего, чем эти мечты-механизмы, и ничто не обнаруживает яснее сатанинской природы определенных свойств, лежащих в основе современной цивилизации!

VI

Теперь рассмотрим вопрос о том, может ли когда-нибудь возродиться христианское искусство, и условия, при которых его возрождение было бы возможным. Прежде всего следует сказать, что существует известный шанс, хотя бы и минимальный и, фактически, негативный по своей природе, – он связан с тем, что христианская традиция и западная цивилизация все более отдаляются друг от друга. Если бы церковь не была вовлечена в хаос современного мира, она, конечно, ушла бы в себя. Некоторые из ее представителей до сих пор пытаются привлечь на свою сторону самые современные и самые фальсифицированные художественные движения в целях религиозной пропаганды, но мы убедимся вскоре, что все явления подобного рода могут только ускорить интеллектуальный распад, который грозит поглотить и саму религию. Церковь должна сначала наполнить смыслом все то, что утверждает ее собственную вневременность; только в таком случае, и не ранее, христианское искусство может вновь обратиться к своим неотъемлемым прообразам и принять на себя функцию не коллективного искусства, проникающего всю цивилизацию, а духовной опоры; его эффективность в качестве таковой будет пропорциональна яркости его контраста с формальным хаосом современного мира. Существует несколько показателей развития, тяготеющих к этому направлению; как об одном из них можно упомянуть об увлечении византийским и романским искусством, ставшем в наши дни несомненным в религиозных кругах. Но возрождение христианского искусства немыслимо без пробуждения созерцательного духа в глубине христианства. При отсутствии этой основы всякая попытка воссоздать христианское искусство должна потерпеть неудачу; она не сможет стать ничем иным, кроме как бесплодной реконструкцией.

То, что говорилось выше о принципах сакральной живописи, позволяет оценить и другое условие ее возрождения. Нельзя согласиться с тем, что христианская живопись когда-то могла быть «абстрактной», т. е. что она могла бы естественно совершенствоваться, исходя из чисто геометрических символов. Не-изобразительное искусство имеет место в ремеслах и особенно в строительном деле, где символика неотделима от технической процедуры как таковой. В опровержение теории, которая бытует в известных кругах, картина не является результатом «жеста» художника, напротив, его «жест» проистекает от внутреннего образа, ментального прототипа произведения. Всякий раз когда в религиозной живописи выявляется геометрическое построение, оно накладывается на образ в узком смысле слова; образ остается основанием и сутью искусства и искусством для всех практических, а также и метафизических доводов, поскольку образ должен быть не только антропоморфным символом, в соответствии с тем, что «Бог создал человека», но также и наставлением, понятным для людей. Несомненно, живопись разделяет характер ремесла, когда она рассматривается в своих технических аспектах, но это не касается непосредственно зрителя; по своему содержанию и своему отношению к религиозному обществу христианская живопись всегда должна быть изобразительной. Абстрактная композиция встречается лишь – и в надлежащем ей месте – в орнаменте, как бы создавая, таким образом, мост между сознательным и квазитеологическим восприятием, с одной стороны, и бессознательным и инстинктивным, с другой.

Некоторые утверждают, что эпоха, в течение которой изобразительное религиозное искусство было необходимым, подошла к концу и что поэтому невозможно «возродить» христианское средневековое искусство; христианство наших дней, говорят они, вступает в контакт с неизобразительными или архаическими искусствами столь многочисленных народов, что оно никогда не смогло бы вновь обрести внутреннего видения, если бы не абстрактные формы, свободные от антропоморфизма. Этим людям можно ответить, что «эра», не обусловленная традицией, во всяком случае не имеет в этом вопросе права голоса и что антропоморфизм христианского искусства является, прежде всего, неотъемлемой частью христианского духовного богатства, поскольку он проистекает от традиционной христологии; кроме того, каждый христианин должен знать, что новый «цикл», привнесенный извне, не может быть ничем иным, как циклом антихриста.

Характер христианской живописи, по существу, изобразительный, и это не случайно. Это означает, что она никогда не могла обходиться без традиционных образцов, которые являются ее гарантией от произвольности. Эти прототипы всегда оставляют довольно обширные возможности для проявления творческого гения, а также для особых потребностей времени и места, коль скоро они могут быть узаконены. Последняя оговорка представляет огромную важность в эпоху, когда «нашим временам» приписываются почти безграничные права. Средние века не беспокоились о том, чтобы быть «современными», и самого этого понятия не существовало. Время, так сказать, все еще являлось пространством. Боязнь быть принятым за «копииста», а также поиски оригинальности – это самые современные предубеждения. На протяжении всего Средневековья и в известной степени даже во времена ренессанса и барокко древние произведения, рассматриваемые в каждую эпоху как наиболее совершенные, были скопированы, и в этом подражании акцент вполне естественно ставился на тех образцах, которые были особенно выразительными или рассматривались как основные; таковы средства, благодаря которым обычно поддерживалось искусство. В Средние века в особенности каждый художник или скульптор был прежде всего ремесленником, который копировал освященные образцы; это именно так, поскольку он отождествлял себя со всеми этими образцами, и, поскольку его отождествление относилось к их сущности, собственное его искусство было «живым». Очевидно, копия не была механической; она проходила сквозь фильтр памяти и приспосабливалась к материальным обстоятельствам; подобным же образом, если бы в наши дни пришлось копировать древние христианские образцы, сам выбор этих образцов, их перемещение в определенные технические условия и освобождение от всяких второстепенных подробностей – все это явилось бы искусством. Следует пытаться собирать все то, что могло бы, по-видимому, представлять неотъемлемые элементы в отдельных аналогичных образцах, и устранять любые признаки некомпетентности ремесленника или заимствования им поверхностной и вредной рутины. Подлинность этого нового искусства, его потенциальная жизненность были бы обязаны не субъективной «оригинальности» его формулировки, а всей той объективности или уму, который схватывает сущность образца. Успех любой такой инициативы зависит прежде всего от интуитивной мудрости. Что касается оригинальности, изящества, свежести – они возникнут сами по себе.

Христианское искусство не возродится до тех пор, пока не освободится от индивидуалистического релятивизма и не вернется к источникам вдохновения, которые, безусловно, лежат «за пределами времени и пространства».