Эмиссары любви. Новые Дети говорят с миром

Шерон тем временем, не подозревая о терзавших меня сомнениях, продолжала вести нашу машину по 101-му шоссе домой.

— Послушай, — наконец нарушил молчание я, — тебе случайно не удалось переброситься словом с тем мальчишкой, что сидел в первом ряду? Марко его зовут… знаешь, у меня до сих пор из головы не идет наш с ним разговор…

Ее ответ до сих пор звучит у меня в ушах, словно отзвук далекого эхо, который, похоже, никогда не сотрется из памяти.

— Мальчик? Что-то я не припоминаю никакого мальчика в первом ряду. Там вообще не было детей, можешь мне поверить. Я все время была у входа, никуда не отлучалась и лично поздоровалась с каждым, кто пришел.

То есть как это не было? — переспросил я. От неожиданности мой вопрос прозвучал как-то резковато. — Ясное дело, что был… мы даже с ним смогли побеседовать, минут десять, если не больше. И знаешь, он много чего мне сказал интересного… как минимум, интересного. А потом еще коснулся меня… ты и в самом деле уверена, что за весь вечер в комнате не появлялся мальчик лет десяти, ни до, ни после перерыва?

— Народу было от силы человек пятьдесят, так что если бы среди них был мальчик, в первом ряду или не в первом, я бы его смогла заметить. Даже не знаю, где ты там его высмотрел?…

До самого отеля я не проронил ни слова. Шерон его не видела. Но как такое могло быть? Ведь я его не просто видел, мы разговаривали какое-то время… да еще стоя посреди гостиной. Несомненно, кто-то запомнил и его самого, и как мы с ним разговаривали.

Но никто ничего такого не помнил. На следующий день я спросил как минимум у троих человек, помнят ли они, как я разговаривал с мальчиком на вчерашнем собрании, но в ответ всякий раз слышал одно и то же. «По-моему, там вообще не было никаких детей». Но он был, был там! — продолжал убеждать себя я. Пусть даже если я единственный, кто видел его.

А три дня спустя ложка согнулась у меня в руке.

Целые сутки миновали с тех пор, как во мне открылся мой «новый талант». За это время я умудрился шокировать, совершенно очаровать и, наконец, смертельно надоесть всем, с кем вместе мы жили и работали. Просто поразительно, как быстро приедается впечатление даже от такой необычной вещи, как способность сгибать ложки силой ума. Сделай это первые пять раз — и все назовут это чудом. Следующие двадцать — и от тебя начнут шарахаться, как от припадочного мутанта. В приказном порядке от меня потребовали, и совершенно справедливо, надо признать, чтобы сию же минуту на кухне снова появились пригодные вилки и ложки. Не стану спорить, к тому времени непогнутых почти не осталось. А еще я успел заметить, как странно все они переглядывались, стоило мне оказаться рядом с ящиком, где хранились столовые приборы. Если же им случалось увидеть меня до того, как мы успевали встретиться взглядом, они тихонько поворачивались и, притворясь, будто у них есть срочное дело в кабинете или в другой комнате, старались удалиться от меня на безопасное расстояние. Что и говорить, страшновато жить в одном помещении с больным опасным психическим заболеванием: а вдруг окажется, что оно заразное?

Но, как оказалось, мое открытие — только вершина айсберга. А в неизведанных глубинах еще плавало немало всяких чудес, и каждое из них рвалось на поверхность, чтобы вдохнуть полной грудью и заявить о своем существовании.

Дошло до того, что у нас в доме стала почти вся работа. Я, как одержимый, все старался выяснить, что еще, кроме «ложкогнутия», может у меня получаться и как далеко можно продвинуться, развивая эти мои новообретенные способности. Я стал экспериментировать, если так можно сказать, на ком ни попадя, не важно, соглашались они становиться моими помощниками или нет. Если человек просто стоял от меня в пределах видимости, а не сидел, уткнувшись носом в компьютер, он тут же становился моей добычей. Почти сразу я заметил, что у меня начинает вырабатываться и способность к чтению мыслей, правда до определенного предела. Я ставил также опыты, чтобы не только читать, но и направлять мысли тоже, и успех в обоих случаях был просто потрясающим.

В доме, где я жил и работал, — мы дали ему название Каса Де Паз, «Дом Мира», — работа кипела денно и нощно. Большая редкость, когда кто-то из нашей маленькой общины — а всего нас было пять человек — мог остаться наедине, в том числе и наедине со своими мыслями. Шерон жила в трейлере, припаркованном на обочине, — трейлер был еще одно из ее «пенсионерских увлечений», Джоан и Дрейтон обосновались вдвоем в спальне, а у Стефани была комната в задней части дома рядом с моей собственной.

Пожалуй, это был один из самых просторных и симпатичных домов в Джошуа-Три, крохотном городке, стоявшем у границы Национального парка Джошуа-Три, самого сердца Калифорнийской пустыни, минутах в сорока езды от Палм-Спрингс. Я переехал сюда примерно года полтора назад, главным образом чтобы почаще видеться с Джоан, с которой мы дружили, а еще совместно мы затеяли маленький интересный бизнес, хотя бизнесом это можно было назвать с большой натяжкой.

Со всего света ко мне поступали просьбы разработать учебный интернет-курс на основе тех уроков, которые я получил от Эмиссаров Света в горах Боснии, чтобы с этим материалом можно было знакомиться более углубленно. Мы создали такую интернет-студию, скорее даже онлайновую общину, «Общину Возлюбленных», так мы назвали ее, и к тому времени, когда я встретил Марко, она уже насчитывала более шестисот членов. Что же касается обитателей нашего дома, то для них это была еще и постоянная работа. Так что не удивительно, что вскоре все порядком устали оттого, что я вечно лезу к ним со своими опытами.

Сейчас мне не так просто вспомнить эти самые первые дни, хотя прошло всего несколько месяцев, как я сел писать эту книгу. Я словно нырнул в безбрежный океан, чистый и настолько прекрасный, что свои теперешние ощущения мне даже не с чем было сравнивать. Прежде ничего такого просто не было в моей жизни. Единственное, чего мне хотелось теперь, — исследовать эту новую необъятность и поскорей увидеть, что еще она для меня приготовила. С каждым новым опытом, который я проделывал, этот дар, казалось, все глубже укоренялся во мне. Может, именно это и хотел открыть для меня Марко? Ведь говорил же он, что не пробовал делать этого раньше, но ведь сделал, просто коснувшись моего указательного пальца своим. Он не знал, получится у него или нет, — и получилось, бесспорно получилось. Пока доказательством этому были погнутые ложки в мусорном ведре, но я чувствовал, что должно, должно быть и что-то большее. Мне оставалось лишь догадываться, к какой цели меня это все приведет.

Я просто места себе не находил от желания найти этого мальчишку. Я обзвонил всех, кого только мог вспомнить, — тех, кто был тогда на вечернем выступлении, где мы встретились, да и вообще всех, кто жил сколько-нибудь близко к району Залива. Но никто не то что не знал, кто такой Марко, даже не мог вспомнить, чтобы на вечере был какой-то ребенок. Про болгарских мальчишек, которые вот так вот запросто подходят к людям, впрыгивают к ним в жизнь, и потом в этой самой жизни все становится вверх тормашками, никто слыхом не слыхивал. Но, в конце концов, стоит ли полагаться на их слова? Ведь Марко — это не сон или привидение. Это был настоящий, взаправдашний мальчишка, которого мне случилось видеть и даже, можно сказать, трогать руками. Пока мы с ним разговаривали — а это продолжалось, должно быть, никак не меньше десяти минут, — вокруг нас было полно народу. Получается, что или все в комнате, кроме меня, были слепы, или случилось что-то такое, чего объяснить не мог никто.

Впрочем, я и не искал никаких объяснений. Подобного удовольствия я не испытывал, наверное, со школы, когда показывал фокусы своим друзьям. Есть что-то непередаваемое в ощущении, когда тебе известно нечто такое, чего кроме тебя никто не знает, или когда ты умеешь то, что всем остальным кажется фантастикой. Единственная разница, что в школе были все-таки фокусы, а теперь все было по-настоящему.