Искусство памяти

Liber ad memoriam confirmandam была опубликована Паоло Росси в качестве приложения к его Clavis universalis, p. 261–270. Однако текст Росси не совсем отвечает необходимым требованиям, поскольку им были использованы только три из известных рукописей. И все же благодаря проделанной им работе текст сделался доступным. Об этом сочинении Росси рассказывает в Clavis universalis, p. 70–74, а также в The Legacy of R.L., p. 203–206.

У Луллия есть небольшой трактат о памяти, уже упоминавшийся в этой главе, Liber ad memoriam confirmandam [406], который имеет решающее значение в этом вопросе. Это очень небольшое сочинение самым непосредственным образом относится к исследованию памяти Луллием, которое нас сейчас занимает, в нем рассматриваются способы усиления и укрепления памяти. В заключительных его словах сказано, что оно написано "в городе Пизе, в монастыре Сан-Доннино [407] Раймундом Луллием". Это замечание позволяет датировать его примерно 1308 годом, когда Луллий жил в Пизе. В то время Луллий был уже пожилым человеком. Когда он возвращался из второго своего миссионерского путешествия в Северную Африку, его корабль потерпел крушение близ Пизы, в Пизе он создает окончательную версию "Искусства", Ars generalis ultima, или Ars Magna, а также сокращенную его версию — Ars brevis. Книга Liber ad memoriam confirmandam, написанная в то же время в Пизе, относится, следовательно, к тому периоду в жизни Луллия, когда он придавал своему Искусству окончательную форму. Несомненно, что в данном случае мы имеем дело не с произведением Псевдо-Луллия, а с подлинным сочинением самого Луллия, хотя и весьма темным по содержанию, рукопись которого, к тому же, местами испорчена.

Память, говорит Луллий, древними разделялась на два рода, один — естественный, другой — искусный. Он указывает, где древними проводилось это различие, а именно, "в разделе о памяти". Это, по всей видимости, отсылка к посвященному памяти разделу Ad Herennium. [408] "Естественная память", продолжает он, "эта та, которой человек наделяется при сотворении, или с рождения, в зависимости от влияния правящей планеты, почему мы и говорим, что такой-то человек обладает лучшей памятью, чем другие". [409] Замечание о влиянии планет на естественную память перекликается с тем, что сказано о ней в Ad Herennium.

"Другой тип памяти", пишет он далее, "есть память искусная, и она бывает двух видов". Один имеет медицинское применение и направлен на укрепление памяти, сам Луллий не рекомендует его практиковать. Другой состоит в частом перебирании в памяти того, что требуется запомнить, подобно тому, как корова пережевывает жвачку. Поскольку, "как сказано в книге о памяти и припоминании, от частого повторения (память) значительно укрепляется". [410]

Здесь нам следует остановиться и подумать. Трактат вроде бы следует классическим установкам. Несомненно, Луллий знает, что древние говорили о памяти, составленной из образов и мест, поскольку ссылается на раздел о памяти из Ad Herennium. Но он старательно избегает "туллиевых" правил. Единственное упоминаемое им правило взято из De memoria et reminiscentia Аристотеля и утверждает необходимость частого размышления и повторения. Это указывает на то, что ему известно о соединении схоластиками правил из Ad Herennium c аристотелевскими высказываниями о памяти, поскольку единственное правило искусной памяти Луллия является четвертым правилом Фомы Аквинского, — необходимо частое размышление о том, что хочешь запомнить, как советовал Аристотель. [411] Луллий упускает (и мы предполагаем, что он умышленно обходит) остальные три правила Фомы, который превращает правила из Ad Herennium в законы "телесных подобий".

Здесь нужно вспомнить, что доминиканский монастырь в Пизе (но не тот, в котором останавливался Луллий) был активным центром распространения томистской искусной памяти, к тому времени завоевавшей широкую популярность. Бартоломео да Сан Конкордио — доминиканец из Пизы, и в одной из предыдущих глав мы видели, каким образом он способствовал распространению правил Ad Herennium, соединенных с Аристотелем в духе томизма. [412] Весьма вероятно, что, будучи в Пизе, Луллий оказался лицом к лицу с растущей активностью доминиканцев в распространении средневековой формы искусства памяти. И тогда понятно, почему, давая определение искусной памяти, он умалчивает об использовании броских телесных подобий, столь удобных при запоминании добродетелей, пороков и путей к Раю и Аду.

Почти открытое противостояние искусной памяти доминиканцев, ощутимое в этом трактате, заставляет вспомнить историю, которую рассказывали во времена Луллия, будто в доминиканском храме ему было видение, и голос предупредил его, что только в ордене Проповедников он сможет обрести спасение. Но для вступления в Орден он должен оставить свое "Искусство". Он принял дерзкое решение спасти "Искусство", даже ценою собственной души, "рассудив, что пусть лучше он будет проклят, чем канет в небытие его искусство, благодаря которому могут спастись многие". [413] Не из-за того ли получил Луллий это предупреждение, что он предал забвению память об Аде в своем Искусстве, где нет броских телесных подобий?

Что помогает запомнить Луллиева искусная память в Liber ad memoriam confirmandam, память, имеющая одно-единственное, аристотелевское правило непрестанного повторения? Луллиево же "Искусство" и его процедуры. Трактат открывается молитвами о воссоединении с девой Марией и Святым Духом, обращенными к божественной Благости и другим атрибутам. Это — Искусство как voluntas, демонстрация способности направлять волю. А на протяжении всего остального трактата речь идет о процедурах Искусства как intellectus, о его методе восхождения и нисхождения по лестнице сущего, его способности к логическим умозаключениям в той части памяти, которую Луллий называет discertio, в ней выясняется истинность и определенность содержимого памяти. Еще раз мы пришли к тому, что искусная память Луллия состоит в запоминании Искусства как voluntas и intellectus. И опять-таки мы видим, что образы или "телесные подобия" искусной памяти риторической традиции несовместимы с тем, что Луллий называет "искусной памятью".

* * *

В начале XVI столетия Бернард де Лавинхета, принявший только что учрежденную в Сорбонне кафедру луллизма, цитирует и комментирует Liber ad memoriam confirmandam в приложении к своей книге — объемному и впоследствии весьма авторитетному компендиуму луллизма. Все подлежащие запоминанию вещи он делит на "чувственно воспринимаемые" и "умопостигаемые". Для запоминания "чувственно воспринимаемого" он советует применять классическое искусство и кратко описывает его места и образы. Для запоминания же "умопостигаемого" или "предметов спекулятивных, удаленных не только от чувств, но и от воображения, нам следует обратиться к иному методу запоминания. Здесь необходимо Аrs generalis нашего Doctor Illuminatus, расставившего вещи по своим местам, постигая великое в малом". Это высказывание следует за описанием фигур, правил и букв Луллиевого "Искусства". [414] Из-за нелепой ошибки в употреблении схоластической терминологии (в которой, конечно же, "чувственно воспринимаемые" образы используются для запоминания "умопостигаемых" вещей), классическое искусство превращается у Лавинхеты в низшую дисциплину, пригодную лишь для запоминания "чувственно воспринимаемого", тогда как высшее, умопостигаемое, следует запоминать с помощью иного Искусства, луллизма. Лавинхета возвращает нас в ту же точку — образы и "телесные подобия" несовместимы с подлинным луллизмом.