Как мы принимаем решения

4

Способность принимать нравственные решения является врожденной — эмпатическая схема глубоко укоренена в большинстве из нас, — но она все равно требует для развития правильного опыта. Когда все идет по плану, человеческий мозг естественным образом развивает мощный набор сочувствующих инстинктов. Мы не станем сталкивать человека с моста, сделаем честные предложения в игре «Ультиматум» и очень расстроимся, увидев изображения, на которых другие люди страдают от боли.

Однако если во время процесса развития что-то идет не так — если схемы, лежащие в основе нравственных решений, так и не формируются, — это может иметь серьезные последствия. Иногда, например в случае с аутизмом, проблема в значительной степени генетическая. (По подсчетам ученых, наследуемость аутизма составляет от 8о% до 90 %, что делает его одним из наиболее наследуемых неврологических заболеваний.) Но существует и другой способ нанесения необратимых повреждений развивающемуся мозгу — жестокое обращение с детьми. Когда дети подвергаются домогательствам, когда на них не обращают внимания или не любят, их эмоциональный мозг деформируется. (Так, с Джоном Гейси все детство жестоко обращался его отец-алкоголик.) Биологическая программа, позволяющая людям сочувствовать другим, выключается. Жестокость делает нас жестокими. Насилие делает нас насильниками. Это трагический замкнутый круг.

Первое подтверждение этой идеи появилось в работе Гарри Харлоу^[30]. В начале 1950 годов Харлоу решил основать обезьяний питомник при Университете Висконсина. Он изучал условные рефлексы у приматов, но ему было необходимо больше информации, а значит, больше животных. Хотя до этого в США не было успешных случаев разведения обезьян, Харлоу был настроен решительно.

Питомник начался всего с нескольких беременных самок. Харлоу внимательно наблюдал за ними, а как только детеныш рождался, немедленно помещал его в отдельную, безупречно чистую клетку. Сначала все шло по плану. Харлоу растил детенышей на смеси сахара и сгущенного молока, усиленной множеством витаминов и добавок. Он кормил обезьян из стерильных кукольных бутылочек каждые два часа и тщательно следил за сменой периодов света и темноты. Для того чтобы свести к минимуму распространение болезней, Харлоу никогда не давал малышам общаться друг с другом. В результате у него получилось поколение приматов, которые были крупнее и сильнее своих живущих на воле ровесников.

Однако за физическим здоровьем этих молодых обезьян скрывалась разрушительная болезнь: они были сломлены одиночеством. Их короткие жизни проходили в полной изоляции, и они были неспособны даже на самые базовые социальные взаимодействия. Они неистово раскачивались из стороны в сторону в своих металлических клетках, до крови рассасывая большие пальцы. Когда они встречались с другими обезьянами, то кричали от страха, убегали в угол клетки и начинали смотреть в пол. Если они чувствовали, что им что-то угрожает, то набрасывались на предполагаемого противника с ужасной жестокостью. Иногда они направляли эту жестокость на самих себя. Одна обезьяна с кровью вырывала у себя волосы. Другая отгрызла себе лапу. Из-за лишений, которые они претерпели в детстве, этим малышам до конца жизни требовалась изоляция.

Для Харлоу эти несчастные обезьяны послужили доказательством того, что развивающемуся мозгу требовалось нечто большее, чем правильное питание. Но в чем же он нуждался? Первая догадка появилась после наблюдения за детенышами. Ученые выстлали их клетки тканевыми пеленками, чтобы обезьянам не пришлось спать на холодном бетонном полу. Оставленные без матери малыши быстро привязывались к этим тряпкам. Они заворачивались в ткань и цеплялись за нее, когда кто-нибудь подходил к клетке. Мягкая ткань была их единственным утешением.

Такое трогательное поведение вдохновило Харлоу на новый эксперимент. Следующее поколение обезьян он решил растить с двумя разными суррогатными «матерями». Одна «мать» была сделана из проволочной сетки, а вторая — из махровой ткани. Харлоу полагал, что при прочих равных условиях детеныши предпочтут мать из ткани, так как с ней они смогут обниматься. Чтобы сделать эксперимент интереснее, в некоторых клетках Харлоу пошел на небольшую уловку. Вместо того чтобы кормить малышей вручную, он вкладывал бутылочки с молоком в лапы проволочной «матери». Он хотел получить ответ на простой вопрос: что важнее — еда или привязанность? Какую мать детеныши захотят больше?

Полученный им ответ был совершенно однозначным. Вне зависимости от того, какая мать держала молоко, детеныши всегда выбирали тканевых матерей. Они подбегали к проволочным матерям, быстро утоляли свой голод, а затем сразу возвращались к уютным складкам ткани. К шести месяцам детеныши более 18 часов в день проводили прижавшись к мягкому родителю. Рядом с проволочными матерями они находились только во время еды.

Вывод из эксперимента Харлоу состоит в том, что детеныши приматов рождаются с острой потребностью в привязанности. Они обнимались с тканевыми «матерями», потому что хотели ощутить тепло и нежность настоящей матери. Даже больше, чем еды, эти детеныши обезьян жаждали любви. «Как будто животные были запрограммированы на то, чтобы искать любовь», — писал Харлоу.

Малыши, потребность в любви у которых не удовлетворялась, страдали от некоторых драматичных побочных явлений. Мозг получал необратимые повреждения, и в результате обезьяны, выросшие с проволочными матерями, не знали, как общаться с другими, сочувствовать незнакомцам и прилично вести себя в обществе. Принятие даже самых простых нравственных решений было для них невозможно. Как позже напишет Харлоу, «обезьяны показали нам, что нужно научиться любить до того, как ты научишься жить».

Затем Харлоу, действуя на грани научной этики, начал безжалостно исследовать разрушительные эффекты социальной изоляции. Самым жестоким его экспериментом было помещение детенышей обезьян на несколько месяцев подряд в отдельные клетки, где не было ничего, даже проволочных матерей. Результат был невыразимо печален. Изолированные малыши стали приматами-психопатами, безразличными к любым проявлениям эмоций. Они начинали драться без особой причины и не останавливались, пока не наносили или не получали серьезную рану. Они были жестокими даже с собственными детьми. Одна психопатическая обезьяна откусила своему детенышу пальцы. Другая убила плачущего малыша, раздробив ему голову челюстями. Большинство психопатических матерей, однако, просто придерживались линии разрушительно жестокого поведения. Когда дети пытались к ним прижаться, они их отпихивали. Сбитые с толку малыши снова и снова повторяли свои попытки, но напрасно — их матери не чувствовали решительно ничего.

То, что происходит с обезьянами, может произойти и с людьми. Этот трагический урок дала миру коммунистическая Румыния. В 1966 году местный диктатор Николае Чаушеску запретил любые формы контрацепции, и страну неожиданно наводнили нежеланные малыши. Предсказуемым результатом стал избыток сирот; бедные семьи отказывались от детей, которых не могли прокормить.

Государственные сиротские приюты в Румынии были переполнены и недостаточно финансировались. Груднички лежали в кроватках, где не было ничего, кроме пластиковых бутылок. Начинающих ходить малышей привязывали к кроватям и никогда к ним не прикасались. Зимой в приютах очень плохо топили. Дети-инвалиды содержались в подвалах, и некоторые годами не видели солнечного света. Старшим детям давали лекарства, чтобы они спали днями напролет. В некоторых приютах более 25 % детей умирали, не дожив до пяти лет.

У детей, сумевших выжить в румынских детдомах, на всю жизнь оставались шрамы. Многие отличались низким ростом, страдали от недоразвитости костей и хронических инфекций. Но самым разрушительным было психологическое наследие приютов. Множество брошенных детей страдали от серьезных эмоциональных нарушений. Они часто враждебно относились к незнакомцам, жестоко — друг к другу и были неспособны даже на самые базовые социальные взаимодействия. Пары, усыновившие румынских сирот из таких заведений, сообщали о широком спектре поведенческих расстройств. Некоторые дети плакали, когда к ним прикасались. Другие часами сидели, уставившись в одну точку, а затем впадали в ярость, набрасываясь на всех вокруг без разбору. Одна канадская пара, войдя в комнату своего трехлетнего приемного сына, обнаружила, что тот только что выкинул из окна недавно заведенного ими котенка.