Радость

Положение, складывающееся с мальчиком, в принципе ничем не отличается от только что изложенного. Он попадает в ловушку эдиповой ситуации, и отец рассматривает его как соперника. Если мальчуган полностью капитулирует перед своей любовью к матери, то рискует подпасть под ее контроль и превратиться в маменькиного сыночка, что приведет в итоге к его полному отчуждению от отца. С другой стороны, отвергнуть мать чревато риском столкнуться с ее враждебностью и потерей той любви и поддержки, в которых он пока еще нуждается. Если сынишка трактуется отцом как соперник, то он становится уязвимым для вытекающей отсюда отцовской ревности и гнева. Мальчик начинает бояться отца, поскольку ощущает, что состязаться с ним означает напрашиваться на проявления его враждебности; в то же время уход от такого соперничества означает потерю материнской любви. Сексуальный интерес с ее стороны льстит зарождающемуся эго мальчика и возбуждает его юное тело, так что подобному интересу очень трудно сопротивляться. Однако поддаться заманчивому соблазну и капитулировать перед своим восторгом и возбуждением означает в конечном итоге прийти к сексуальным отношениям с собственной матерью, что одновременно и очень пугает, и очень опасно. Так случилось с Эдипом, который, будучи в неведении по поводу того, кем он является на самом деле, убил родного отца и женился на матери. Его судьба оказалась трагической. Во избежание подобной опасности мальчик должен напрочь отсечь имеющиеся у него сексуальные чувства по отношению к собственной матери, результатом чего становится его психологическая кастрация.

Тело Дианы наглядно показывало последствия эдиповой ситуации, сложившейся в ее детстве. Хотя это тело было крепким и она обладала хорошим сложением, нижняя часть ее фигуры, от бедер и вплоть до стоп, не была как следует заряжена. Хотя ее ноги пульсировали, когда она находилась в позе заземления, эта пульсация не достигала таза, который продолжал оставаться очень напряженным и ригидным. Волны, связанные с дыханием, не проникали у Дианы глубоко в живот. У меня не было никаких сомнений в том, что она боится капитулировать перед своей сексуальностью. Указанный страх находил также проявление и в напряженности грудной клетки, что сдерживало ее дыхание, а также ограничивало сердечные чувства. Лицо у нее было моложавым, порой на нем пребывало почти детское выражение, которое не отвечало ее возрасту. Диана боялась быть целиком и во всем женщиной.

Другое дело, что во всех ее стараниях имелся сильный элемент желания понравиться. Она хотела понравиться мне, точно так же как хотела произвести впечатление и на всех тех мужчин, с которыми ей доводилось иметь дело. Одновременно они были для нее еще и персонажами, напоминающими отца, поскольку буквально все мужчины Дианы были старше нее по меньшей мере на пятнадцать лет. Ей нужно было по-прежнему нравиться другим, выступая в привычной — еще с детстких времен — роли «папочкиной дочурки». Ее тайная надежда состояла в том, что в этой роли она вновь обретет те любовь и радость, которые в бытность маленькой девочкой ей довелось изведать в отношениях с отцом. Однако эта же самая роль препятствовала тому, чтобы ей найти полное удовлетворение как женщине.

Диана прекрасно помнила удовольствие и радость, которые она испытывала в общении с отцом. «Каждый вечер он читал мне, пока я не засыпала. Его чтение длилось подолгу. Мне кажется, оно занимало не меньше часа. Я любила слушать его. Закончив чтение, он играл со мной в ладушки, после чего я поворачивалась к стенке и погружалась в сон». Именно отец познакомил ее с литературой, и она с приятными чувствами вспоминает долгие совместные прогулки, во время которых он делился с ней своими мыслями.

Когда я спросил у нее об отношениях с первым мужем, который, как вы помните, постоянно обижал ее, она ответила: «Я любила слушать его разговоры. Он был человеком блестящим». Секс с ним был, по ее словам, самым лучшим из всего, что она знала тогда и потом. Поскольку Диана любила его, невзирая на физические унижения, которые он ей причинял, я стал более углубленно выяснять у нее характер взаимоотношений с отцом, и она поведала мне об одном воспоминании, которое никогда не покидало ее: «Помнится, когда мне было годика три с половиной или четыре, я лежала в постели. Все чувства во мне были открыты и полны радости. Подобные чувства не были для меня новы. И вдруг я вспомнила, как около моей кроватки однажды стоял отец. Я помню его руку, ударившую меня, но мне показалось, что он не хотел этого сделать. Не знаю, почему и за что он меня ударил. Я была так счастлива видеть его. И удар оказался для меня очень большим шоком. Я в тот момент была сбита с толку, и с того времени я сбита с толку навсегда. Я почувствовала себя подставленной кем-то, и теперь люди всегда так со мной поступают. Мне нужно всегда быть начеку, но я совсем не хочу быть начеку. Я не знаю, как защитить себя».

Воспоминание об ударе, беспричинно нанесенном ей отцом и воспринятом ею как измена и предательство, волновало Диану еще с тех времен, когда она была совсем маленькой. Она никогда не смогла освободиться от этого воспоминания, поскольку не была в состоянии выразить свой гнев против отца за то, что он побил ее. Во время терапевтического сеанса я посоветовал ей лупить по кровати теннисной ракеткой, чтобы хоть частично выразить подавленный в детстве гнев. Поначалу я подумал, что она сказала об испытываемом ею гневе только для того, чтобы сделать мне приятное. Ведь когда она пыталась мысленно ударять отца, то испытывала трудности с выражением гнева по отношению к нему. Впоследствии она согласилась с тем, что у нее действительно были проблемы при выражении гнева, направленного против отца. Согласилась она и с тем, что в ней издавна жил такой страх: если она станет сердиться, а тем более гневаться на отца, то он перестанет ее любить. Поскольку отец Дианы уже несколько лет как умер, то это означало лишь одно: все истекшее время она была привязана к иллюзии, что отец по-прежнему любит ее.

Единственное, чем она извиняла и оправдывала отцовскую атаку, была убежденность в том, что его спровоцировала и даже вынудила мать. Он разрывался между двумя своими женщинами. «Его чуть ли не маниакальная привязанность ко мне вызывала в ней сильнейшую ревность, и отцу приходилось выбирать». Позднее Диана впервые поняла, что отцовская привязанность к ней носила сексуальный характер: «Он относился ко мне слишком горячо». Но это ничуть не уменьшило любовь Дианы к отцу. Его сексуальный интерес воспламенял ее до уровня радостной страсти, и именно по этой причине тот период детства по сей день видится ей чем-то идиллическим.

Противоположная сторона — ее взаимоотношения с матерью — была сущим адом. В детстве Диане по ночам часто снились кошмары. Когда она пробуждалась, мать обычно лупила ее деревянной ложкой. Диана описывала свою мать как женщину с неправдоподобной, прямо-таки стальной волей, которую невозможно было сломить. «Она хлестала чем попало мою сестру, очаровательную красавицу, когда та на высоких каблучках кружила по дому в танце с чудесно развевающимися волосами и изящно накрашенным ротиком. Для моей матери это было слишком уж сексуально. Она колотила сестру деревянной ложкой и приговаривала, что та должна сменить свои туалеты и замашки, иначе она забьет ее до смерти. Сегодня моя сестра весит больше ста десяти килограммов, у нее страдает речь и она совершенно оторвана от действительности». Диана была в ужасе от своей матери, внешне полностью подчиняясь ей, но внутренне бунтуя. Она как-то заметила: «Я всегда чувствовала себя как картина Пикассо — расколотой надвое по самой середине». Когда Диане становилось совсем невтерпеж, ее защитницей выступала бабушка-гречанка — мать ее матери, — которую она считала своим лучшим другом.

Можно только вообразить себе те муки, которые испытывала Диана в бытность ребенком, вся израненная своей любовью к отцу, тем сексуальным возбуждением, которое исходило от него, а также теми чувствами вины и страха, которые порождали эти взаимоотношения. Превалировала над всем вина. «Я чувствовала свою ответственность за все, что бы ни случалось. Если что-то шло не так, как надо, это была моя и только моя ошибка. Из-за всего этого я едва не сошла с ума. Я привыкла чуть ли не все время быть ужасно раздраженной и рассерженной, но, однако, ни в чем не могла добиться ровным счетом никаких результатов. Я билась головой об стену и все время орала и визжала. Мой гнев стал деструктивным. Мне хотелось все на свете разбить вдребезги, и от этого чувство вины только усугублялось».