Психоаналитическая традиция и современность

Из науки фрейдизм обратился в сектантство… Фрейдизм не знает эволюции, он не хочет быть теорией, а догматом, аксиомой. Цельность, естественность отношений родителей и детей, педагогов и воспитанников не раз были уже в корне отравлены переводом на сексуальность. У нас толкование детских проявлений с точки зрения пансексуальности особенно обнаруживает искусственность фрейдовских объяснений… Русская литература по фрейдизму имеет в переводе основные сочинения его и некоторых его учеников, кроме того, есть несколько чисто русских толкований Фрейда и сочинения, которые по своей прямолинейности и безапелляционности, вероятно, вызвали бы у самого Фрейда душевную жуть».

Прочесть эти прекрасные строки столь авторитетного автора было для меня большим удовольствием.

Да, гр. председатель Русс. Психоан. О-ва, Вы видите я не одинок. И это естественно! Было бы странно, если бы было иначе. И все же мне еще раз хочется подчеркнуть то, что я сказал уже и в своей статье. Не принимайте нас за противников Фрейда. Нельзя отождествлять этого великого ученого с его последователями, да еще нашими доморощенными. И преклоняюсь пред великими заслугами Фрейда, пред теми откровениями, какими мы обязаны ему. Но мы не можем не замечать его преувеличений, не должны молчать о них.

И должны всячески бороться против преувеличений и увлечений его особенно ярых последователей. В приписке к Вашему письму Вы сообщаете, что проф. Рейснер состоит членом-сотрудником Вашего О-ва. Я очень уважаю пр. Рейснера, но какое отношение это имеет к делу, не совсем уяснил.

Киев 27.11.26.

Проф. В. Гаккебуш

Эти исторические документы, отражающие научные споры о психоанализе среди русских ученых, свидетельствуют о многом. Вопервых, из них становится ясно, что в середине 1920-х годов в постреволюционной России действительно наблюдалось размежевание идейных позиций, авторы которых по-разному оценивали теорию и практику психоанализа. Во-вторых, они дают представление о круге проблем, являвшихся предметом споров и разногласий, а также демонстрируют направленность мышления ученых, апеллирующих к психоаналитическим идеям. В-третьих, исходя из их содержания, нельзя не заметить, что при всей склонности некоторых исследователей навешивать на критикуемые ими учения ярлыки типа «идеализм» и «субъективизм», отношение к психоанализу, особенно среди психиатров и психоневрапатологов, в значительной степени формировалось на основе теоретических доказательств и клинической проверки исходных психоаналитических постулатов.

Хотя ирония, а подчас явная или скрытая подковырка оппонентов являлись широко распространенными в научной среде, тем не менее многие русские исследователи предпочитали использовать научные аргументы в своих высказываниях за или против психоанализа, а не идеологические соображения, предопределенные классовой борьбой и марксистским мировоззрением. Правда, идеологическое противостояние психоанализу в послереволюционной России ощущалось уже в начале 1920-х годов, когда в одном из номеров журнала «Под знаменем марксизма» за 1924 год отмечалось, что «редакция считает одной из очередных задач марксистской философии критику Фрейда и фрейдизма с точки зрения диалектического материализма» (№ 8–9, с. 51). Однако в то время отношение большинства русских ученых к психоанализу предопределялось все же научными, а не идеологическими интересами.

Достаточно сказать, что на I Всероссийском съезде по психоневрологии, состоявшемся в январе 1922 года в Москве, на некоторых секциях были заслушаны доклады, авторы которых с научных позиций рассматривали психоаналитические идеи Фрейда. Среди них можно отметить доклады И. Ермакова «Детская игра как продукт вытеснения и повторения» и А. Сидорова «Психоз и изобразительное искусство». В феврале 1923 года в Социалистической Академии выступил с докладом М. Рейснер «Проблема психологии в теории исторического материализма», в котором обращалось внимание на ценность ряда психоаналитических концепций. Кстати сказать, содержание научной полемики между В. Гаккебушем и М. Вульфом демонстрирует, что оба ученых, по-разному относящихся к возможностям использования психоанализа при лечении нервнобольных, в равной степени уважительно отзывались о М. Рейснере, неоднократно высказывавшем свои благоприятные соображения по поводу психоаналитического учения Фрейда.

На II Всесоюзном психоневрологическом съезде, состоявшемся в 1924 году в Петрограде, с докладом о месте фрейдизма в психофизиологии выступил А. Залкинд. В последующих научных дискуссиях ряд видных ученых сочувственно отнеслись к использованию психоаналитических идей в различных сферах знания, в процессе изучения и перевоспитания детей, страдающих различными психическими дефектами. По свидетельству очевидцев, В. Бехтерев, в частности, не возражал против Фрейда, трактующего истерию как следствие конфликта между либидо и цензурой (см.: Даян, 1924, с. 232).

В середине 1920-х годов в различных научных коллективах неоднократно заслушивались доклады и сообщения, в той или иной форме затрагивающие теорию и практику психоанализа. Так, в Одессе на научных собраниях врачей психиатрической клиники и сотрудников психологической лаборатории имели место сообщения д-ра А. Халецкого «К вопросу о сексуальной символике в бреде душевнобольных» и Я. Когана «Проявление эдипова комплекса в шизофрении». В ноябре 1925 году в Ленинграде на заседании общества психиатров обсуждался доклад Н. Наумова «Покушение на убийство в связи с эдиповым комплексом», в котором говорилось о «комплексе Мирры» (согласно легенде, Мирра, являвшаяся дочерью Пигмалиона и Галатеи, влюбилась в своего отца, от связи с которым у нее родился сын Адонис).

Таким образом, в середине 1920-х годов в постреволюционной России, с одной стороны, использовались методы и идеи психоанализа в медицине, психологии, педагогике, литературоведении, а с другой – русские ученые вели научную полемику, выступали и за, и против психоаналитического учения Фрейда. По выражению известного психолога А. Лазурского, «теория Фрейда, тесно связанная с его общими воззрениями на природу бессознательного, нашла себе как горячих приверженцев, так и ожесточенных противников» (Лазурский, 1925, с. 289).

Как бы там ни было, но в то время вряд ли кто-нибудь мог предсказать с уверенностью, какая из научных позиций одержит верх, получит ли психоанализ статус социально приемлемой научной дисциплины или окажется в опале. И неизвестно, какой была бы судьба психоанализа в России, если бы политические и идеологические соображения не возобладали над научными доводами.

Осмысливая идеологическую ситуацию тех лет, следует иметь в виду, что, выступая в защиту психоанализа, некоторые ученые апеллировали к таким политическим авторитетам, как Троцкий, Бухарин, Радек. Ссылки на их высказывания о Фрейде, психоанализе и психологии использовались для того, чтобы подкрепить определенную точку зрения. Г. Малис даже взял в качестве эпиграфа к своей книге «Психоанализ коммунизма» вопрошание Троцкого: «Что же такое наша революция, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного биологического автоматизма жизни… во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни?» (см.: Малис, 1924).

Ратуя за психоанализ, одни ученые предпочитали опираться на авторитет Бухарина и Троцкого, другие – на авторитет Плеханова и Каутского. У Плеханова и Бухарина заимствовались рассуждения о психологии, у Троцкого и Каутского – размышления о психоанализе.

Известно, что в своих публичных выступлениях Троцкий и Радек высказывали одобрительные суждения о психоанализе. В начале 1920-х годов эти суждения нашли отражение на страницах газеты «Правда» и в иных публикациях. В работе «Литература и революция» (1923) Троцкий поднимал, например, такие вопросы: «Что скажут метафизики чистопролетарской науки по поводу теории относительности? Примирима ли она с материализмом или нет? Решен ли этот вопрос? Где, когда и кем? Что работы нашего физиолога Павлова идут по линии материализма, это ясно и профану? Но что сказать по поводу психоаналитической теории Фрейда? Примирима ли она с материализмом, как думает, напр., т. Радек (и я вместе с ним), или же враждебна ему?» (Троцкий, 1923, с. 162).