Мальчик, которого растили как собаку

Когда этот четырнадцатилетний мальчик пришел ко мне впервые, он имел диагнозы синдрома эпизодического нарушения контроля, психоза и синдрома дефицита внимания. Он принимал пять видов психотропных препаратов и проходил терапию у психоаналитика. Его походка была неровной и неуклюжей. Когда он испытывал тревогу или неважно себя чувствовал, он раскачивался, ритмично сжимал и разжимал кулаки и неприятно бубнил себе под нос, что доводило большинство людей до белого каления. Он часто сидел и раскачивался взад и вперед, точь-в-точь как Джастин, когда я впервые увидел его больничной клетке-кроватке. У него не было друзей: он не стал хулиганом, как Леон, но для подобных ребят он был любимой мишенью. Коннор ходил в группу развития навыков общения в попытке решить проблему изоляции и неумения общаться, но до сих пор это не принесло никаких результатов.

Как я вскоре обнаружил, это было подобно попыткам научить счету младенца.

Коннор, несомненно, был странным, но он не демонстрировал классических симптомов ни аутизма, ни шизофрении. Его поведение было сходно с поведением детей, страдающих такими заболеваниями, но он не обладал, к примеру, «душевной слепотой» и равнодушием к отношениям, которые отмечаются при аутизме или нарушениях, свойственных, как считается, шизофрении. Когда я осматривал его, я мог видеть, что он стремится взаимодействовать с другими людьми, что редко встречается у тех, кто страдает настоящим аутизмом. Он, конечно, был социально инертным, но не был полностью лишен заинтересованности в социальных связях, что тоже противоречило диагнозу аутизма. Среди прочего этот мальчик принимал так много лекарств, что никто не мог бы понять, какие из его «симптомов» были связаны с его изначальными проблемами, а какие — вызваны побочным действием препаратов. Я решил отменить лекарства. Если бы оказалось, что препараты все-таки необходимы, я назначил бы их снова.

Необычные симптомы Коннора и то, что они были не похожи на типичные проявления аутизма или шизофрении, напомнили мне о том, что я наблюдал у других детей, которые, как Джастин, пережили травму или заброшенность в раннем детстве. В частности, его необычная скособоченная походка вызывала подозрение о проблемах, имевших место в младенчестве, так как координация при ходьбе зависит от упорядоченного развития среднего мозга и ствола головного мозга — отделов, критически важных для формирования реакции на стресс. Поскольку ствол мозга и средний мозг являются отделами, которые развиваются одними из первых, то, если здесь что-то пошло не так, это, вероятно, случилось в первый год жизни.

Я внимательно изучил историю развития этого ребенка и расспросил маму Коннора, Джейн (имя изменено), о раннем периоде детства ее сына, а также о ее собственном.

Она была талантливой женщиной, но очень тревожной и явно находилась в крайне плохом психическом состоянии. Ее собственное детство не было проблемным. Она была единственным ребенком, ее растили любящие родители. Однако, к несчастью для Коннора, она жила вдали от других родственников и не подрабатывала, присматривая за чужими детьми, в подростковом возрасте. В результате, до того момента, как у нее появился собственный ребенок, она имела очень небольшой опыт общения с младенцами и маленькими детьми. В нашем современном мобильном обществе становится все более обычным иметь небольшое число детей, жить вдали от своей семьи и находиться в однородном по возрасту окружении, поэтому многие из нас не проводят рядом с детьми достаточного количества времени, чтобы узнать, как следует вести себя на каждом этапе их развития. Более того, наша система образования не предусматривает возможности получить теоретические знания или практические навыки, касающегося основ теории развитии мозга и обеспечения должной заботы о детях. Результатом становится полная безграмотность в отношении воспитания детей, и она, к несчастью, во многом нарушила жизнь Коннора, так же как и Леона.

За несколько лет до рождения сына Джейн и ее муж, Марк (имя изменено), переехали из Нью-Джерси в Нью-Мехико, чтобы основать новый бизнес, который стал весьма процветающим. Теперь, когда они достигли финансового благополучия, супруги решили завести ребенка, и вскоре Джейн была беременна. Она была обеспечена превосходной медицинской помощью до родов, роды прошли нормально, и ребенок родился крепким и здоровым. Но их семейный бизнес требовал так много забот, что Джейн вернулась на работу всего через несколько недель после родов. Джейн слышала ужасные истории о дневных группах для детей, так что она и ее муж решили нанять няню. По совпадению, двоюродная сестра Джейн недавно переехала в их город и искала работу, так что взять ее в качестве няни казалось идеальным решением сразу двух проблем.

К несчастью, тайно от Джейн и Марка, эта двоюродная сестра нашла еще одну работу сразу же после того, как согласилась работать у них. Желая заработать дополнительные деньги, они не сказала Джейн или Марку, что оставляет ребенка одного, когда уходит на другую работу. Она кормила малыша и меняла ему пеленки утром, уходила на работу, кормила и меняла пеленки в обед, и затем возвращалась как раз перед тем, как его родители приходили домой с работы. Она беспокоилась о том, чтобы у ребенка не было раздражении от мокрых подгузников, о возможном пожаре или другой опасности, которая могла угрожать ребенку, пока он оставался один, но не о том, насколько ее действия могли повредить малышу. Эта девушка была еще более невежественной в отношении развития детей, чем сама Джейн: она не понимала, что младенцы нуждаются в любви и внимании в той же мере, в какой им нужны пища, вода, сухая одежда и кров.

Джейн сказала мне, что чувствовала вину за то, что вернулась на работу так быстро. Она описала, как в первые две недели после возвращения на работу, плач Коннора, когда она уходила, ужасно ее расстраивал. Но после он перестал плакать, и поэтому Джейн пришла к выводу, что теперь все отлично. «Мой малыш был всем доволен», — говорила мне Джейн, описывая, как однажды, когда она случайно уколола его булавкой, он даже не всхлипнул. «Он никогда не плакал», — говорила она с нажимом, не зная, что если младенец никогда не плачет, это не менее тревожный признак, чем если он плачет слишком много. Опять же, она была загнана в тупик отсутствием основных знаний в области развития детей. Как и Мария, она думала, что тихий ребенок — счастливый ребенок.

Однако через нескольких месяцев Джейн начала подозревать, что что-то идет не так. Коннор, казалось, не развивался так же быстро, как дети ее подруг. Он не садился, не переворачивался и не ползал к тому возрасту, когда другие уже овладели этими навыками. Беспокоясь о задержке в его развитии, она показала его семейному педиатру, но та, хотя превосходно диагностировала и лечила физические заболевания, не имела достаточных знаний о том, как распознавать психические и эмоциональные проблемы. У нее не было своих детей, так что она не имела возможности на личном опыте проследить за психическим развитием ребенка, и, подобно большинству врачей, не имела достаточного образования в этой области. Она хорошо знала родителей малыша, так что у нее не было причин подозревать, что с ребенком плохо обращаются или пренебрегают его потребностями. Поэтому она не спросила, к примеру, плачет ли Коннор, или о том, как он реагирует на других людей. Она просто сказала Джейн, что дети развиваются по-разному, и постаралась заверить ее, что он вскоре нагонит своих сверстников.

Но однажды, когда Коннору было восемнадцать месяцев, Джейн приболела и вернулась с работы пораньше. В доме было темно, поэтому она предположила, что няня забрала ребенка гулять. Из комнаты Коннора шел ужасный запах. Дверь была наполовину открыта, так что она заглянула внутрь. Она увидела, что ее сын сидит в темноте, один, без игрушек, в тишине, без няни, в грязных пеленках. Джейн была в ужасе. Когда она приступила с расспросами к своей двоюродной сестре, та призналась, что оставляла Коннора одного и уходила на другую работу. Джейн уволила сестру и ушла с работы, чтобы сидеть дома с ребенком. Она думала, что ей удалось избежать худшего: раз ее ребенок не был похищен, не пострадал от огня или не заболел физически, то все, что он перенес, не будет иметь долговременных последствий. Она не связывала его все более странное поведение в течение следующего года с почти ежедневным опытом заброшенности, который он пережил ранее.