Мальчик, которого растили как собаку

— Что-нибудь случилось? — быстро спросил я.

— О, доктор Перри, — сказала она. Она замолчала, и, казалось, ей было трудно говорить. Мое сердце упало. Но потом она продолжила: — Я хочу поблагодарить вас. Сегодня Коннор подошел ко мне, обнял и сказал, что любит меня.

Это впервые он подошел к матери так естественно.

С того момента Джейн уже не тревожилась по поводу нашего необычного метода, а стала нашей искренней фанаткой.

У Коннора отмечался прогресс на занятиях в музыкальном классе, и одновременно мы заметили и другие позитивные изменения. Во-первых, его походка стала намного нормальнее, даже когда он нервничал. Кроме того, со временем его раскачивание и жужжание постепенно уменьшились. Когда мы только познакомились, эти формы поведения были для него почти обычными, если он не был занят школьными заданиями или игрой. Но сейчас он начинал себя так вести, только если что-то его серьезно пугало или расстраивало. Я хотел бы, чтобы всех моих пациентов было так же легко «читать», как Коннора. Благодаря этой его привычке я моментально мог узнать, не зашло ли наше вмешательство слишком далеко и отступить назад, давая ему время успокоиться. Спустя примерно год после начала лечения его родители и учителя стали видеть реального Коннора, а не его странное поведение.

Когда он научился поддерживать ритм, я параллельно начал проводить с ним игровую терапию. Музыкальные занятия и массаж уже несколько улучшили его поведение: после того инцидента, который едва не заставил Джейн закончить терапию, у Коннора больше не было вспышек раздражения. Но он все еще отставал в социальном развитии, его задирали, и у него не было друзей. Типичное лечение для подростков с такими проблемами — это групповая терапия социальных навыков, подобная той, в которой Коннор уже занимался, когда впервые пришел к нам. Однако отставание в эмоциональном развитии из-за его ранней заброшенности делало эту группу для него преждевременной.

Первые человеческие социальные взаимодействия начинаются с нормальной связи родитель-ребенок. Ребенок учится тому, как относиться к другим людям в социальной ситуации, в которой правила предсказуемы и могут быть вычислены. Если ребенок не понимает, что делать, родитель учит его. Если ребенок упорствует в своем неправильном понимании, родитель подправляет его. Это может повторяться и повторяться. Следует ожидать, что ребенок будет постоянно делать ошибки, и научиться быстро прощать их. Этот процесс требует огромного терпения. Как говорила мне Мама П., маленькие дети плачут и кричат, они плюются, они создают беспорядок, но вы ожидаете этого и все равно их любите.

На следующей социальной арене, которую должен освоить ребенок — мир его ровесников, — социальные нравы жестоки и гораздо менее терпимы. Здесь правила осознаются и усваиваются в основном благодаря собственным наблюдениям, а не чьим-то указаниям. Ошибки могут привести к долговременным негативным последствиям, потому что сверстники быстро отторгают тех, кто отличается от них, кто не умеет завязывать отношения и общаться.

Если кто-то не овладел умением понимать четко определенные правила отношений родитель-ребенок, пытаться научить его отношениям со сверстниками почти невозможно. Как более высокие моторные функции, такие как ходьба, зависят от способности ствола головного мозга осуществлять ритмическую регуляцию, так для развития более продвинутых социальных навыков необходимо вначале усвоить элементарные социальные уроки.

Мне необходимо было приближаться к Коннору осторожно, так как он был настроен скептически по отношению к терапевтам: не чувствовал себя свободно, говоря со мной, да и общение с другими нашими сотрудниками было для него трудным делом. Поэтому я дал ему возможность контролировать наши взаимодействия; если он хотел поговорить со мной, я говорил, если он не хотел, я предоставлял ему делать, что он хочет. Он приходил для терапии и сидел в моем кабинете. Я продолжал работать за своим столом. Мы просто проводили время в одном пространстве. Я ничего не требовал, он ни о чем не просил.

Когда он стал чувствовать себя свободнее, он стал более любопытным. Сначала он придвинулся немного ближе ко мне, затем еще ближе, и очень скоро подошел и встал рядом со мной. В конце концов — прошло несколько недель — он спросил:

— Что вы делаете?

И я сказал:

— Я работаю. А ты что делаешь?

— Я лечусь? — вопросительно произнес он.

— Ну, и что для тебя терапия?

— Мы сидим и говорим?

— Прекрасно, — сказал я. — О чем ты хотел бы поговорить?

— Ни о чем, — ответил он сначала. Я сказал ему, что это превосходно — я занят, ему нужно сделать домашнее задание, а я займусь работой.

Однако еще через несколько недель он сказал, что действительно хочет поговорить. Мы сели лицом к лицу, и он спросил:

— Почему мы это делаем?

Все это совсем не было похоже на ту терапию, к которой он привык. Поэтому я стал объяснять про мозг и развитие мозга. Я рассказал ему, что, по моему мнению, случилось с ним, когда он был в младенческом возрасте. Мое научное объяснение дошло до него, и он немедленно захотел знать, каков будет наш следующий шаг и что мы будем делать. Тогда я поговорил с ним про формирование отношений с людьми, заметив попутно, что, как мне кажется, у него это не очень хорошо получается.

Он сказал решительно, но с улыбкой:

— Я знаю, я неловкий дурак!

Только тогда я стал объяснять ему особенности социальных отношений, и ему сразу захотелось познакомиться с этой наукой.

Все оказалось сложнее, чем мне представлялось. Язык тела и социальные ключи были для него недоступны, он просто не воспринимал их. Когда я работал с Коннором, меня снова и снова поражало, как сложны и тонки многие человеческие связи. Например, я сказал ему, что люди находят очень важным визуальный контакт во время социального взаимодействия, что важно смотреть на человека, когда вы слушаете его и когда говорите с ним. Он согласился попробовать. Но это выразилось в том, что он уставился на меня так же, как до этого устремлял свой взгляд на пол.

Я сказал:

— Послушай, ты же не хочешь все время смотреть на людей.

— Ну да. А когда нужно смотреть на них?

Я попытался объяснить, следует недолго посмотреть, потом отвести глаза, поскольку, если вы долго смотрите на человека — это, на самом деле, или признак возможной агрессии, или романтический интерес. Он хотел точно знать, как долго смотреть, но, конечно, я не мог сказать ему, потому что такие вещи зависят от невербальных ключей и контекста. Я пытался сказать ему, что нужно подождать три секунды, но, в результате, он стал высчитывать эти секунды вслух и таким образом сделал еще хуже. Еще когда мы занимались с Джастином, до меня дошло, что мы используем гораздо больше социальных ключей, чем я когда-либо предполагал, и что я понятия не имею, как научить им. Например, когда Коннор отводил глаза после установления первого визуального контакта, он поворачивал все лицо, а не просто менял направление взгляда. Или он начинал смотреть вверх, а его глаза при этом странно закатывались, сигнализируя о скуке или сарказме. Это было похоже на попытку обучить инопланетянина, прилетевшего из космоса, человеческой беседе. Однако иногда он близко подходил к точке, где мы могли понимать социальные сигналы друг друга, хотя часто он напоминал робота.

Каждый последующий шаг был очень сложным. Например, когда я старался научить его рукопожатиям, он первое время совал мне не руку, а какую-то «разваренную рыбу», либо его рукопожатие было слишком крепким. Поскольку он не умел хорошо понимать невербальные сигналы, он часто не сознавал, что ранит чувства человека, ставит его в тупик или выглядит со стороны пугающе странным. Он казался очень приятным молодым человеком, например, когда он приходил, то всегда приветствовал секретарей и пытался вовлечь их в беседу. Но что-то в этом взаимодействии отсутствовало, часто его слова и тон его голоса были странными, и он не замечал неловкого молчания. Однажды его спросили, где он живет, и он ответил: «Я только что переехал», — и на этом замолчал. По его тону и краткому ответу человек вычислил, что Коннор не хочет говорить. Он казался грубым или странным; не понимая, что, если он хочет, чтобы собеседник чувствовал себя свободно, нужно давать больше информации. Беседа имеет свой ритм, но он еще не знал, как его устанавливать.