Психотерапевтические истории. Хроники исцеления

Так мы вернулись к старой теме «Почему я не могу высказаться?». Теперь роль Карла играли вы, но я-то свою так и не исполнила. (Хотя я до сих пор помню, что именно об этом я вас и просила: дайте мне шанс изобразить то, что я могла бы сделать.) Я понимаю, что в кабинетной среде это безопаснее, но не заставляю себя. По крайней мере, вы даете мне понять, что меня не пнут и не выкинут. Это напоминает о ваших словах: «Вы никогда не постоите за себя, если не поймете — из этой ситуации можно выбраться только самостоятельно, что решение за вами». Я понимала, что это важно, что мне следует помнить и думать об этом, но откладывала это до «следующего раза».

Так или иначе, я чувствовала, что немного приблизилась к той стартовой линии, с которой мы можем начать. Но даже если бы я могла начать в тот же день, я бы этого не сделала. Я понимала, что начинаю говорить только после достижения определенного момента. Как всегда, я равномерно распределяла свои реакции и ощущения. Я не могла сосредоточиться. Возможно, мне надо было сказать вам, когда именно я начинаю отвлекаться, и мы могли бы это обсудить. Вместо этого я наблюдала, как вы пытаетесь подстегнуть меня, заставить меня действовать. Но мне уже было тепло и уютно, как будто меня только что уложили в кроватку.

Когда я повторяла «я очень устала», я действительно чувствовала себя уставшей. И это вас раздражало. А мне было стыдно за то, что это часто слетало с моих губ как извинение. И я знаю — перестань я думать о том, что устала, то стала бы более открытой для глубинных чувств, которых на прошлом занятии у меня было предостаточно.

Вы, кажется, были очень раздражены некоторыми моими «извинениями за прошлое», как вы их называете.

23 ноября

Доктор Ялом

Сегодняшний сеанс с Джинни был просто ужасным, но, что еще хуже, он состоялся сразу после такого же отвратительного сеанса с другой пациенткой. Эта пациентка была настроена очень враждебно, противничала, молчала и не доверяла мне. А я продолжал провоцировать ее хоть на какую-нибудь деятельность.

С Джинни не за что было зацепиться, чтобы начать работать. Меня постепенно охватывало чувство бесполезности: меняться она не хочет. В конце занятия я понял, что стою перед абсолютно гладкой каменной скалой с единственной крошечной трещинкой, за которую можно было зацепиться ногой. И эта трещинка представляла мое очередное высказывание — она несчастлива, потому что не знает, женится на ней Карл или нет, так почему она его об этом не спросит? Это выглядело единственным терапевтическим уступом, который и так почти стерся.

Она вошла. Первым ее заявлением было, что она чувствовала себя великолепно, пока не вошла в этот кабинет. Затем она объявила, что печатает свой рассказ и рассылает его по журналам. Было ясно — она стыдится того, что не выполнила моей рекомендации поговорить с Карлом о личном. Чтобы я не начал распекать ее, она предложила мне вознаграждение в форме ее рассказа. Конечно, я мог бы указать ей на это. А толку то? Все остальное занятие было потрачено на выслушивание жалоб Джинни на то, что она не «серьезная», что ей вообще не стоит говорить, так как она лишь лепечет, а не работает толком над чем-нибудь. На протяжении всего разговора мы с ней были настолько обезличены и далеки, что в конечном счете я попросил ее спросить меня о чем-нибудь напрямую. Она, наконец, спросила: «Сколько вы еще будете работать со мной, будете позволять мне приходить, лепетать и заявлять, что я чувствую себя прекрасно?» Я попытался ответить открыто и честно, сказав, что я все понимаю и не принимаю всерьез ее утверждения, что все идет хорошо, так как в ее жизни просматриваются очевидные основные сферы неудовлетворения. Она, кажется, довольно радостно отреагировала на эту новость, совсем как маленький ребенок. Позже она сказала, что недовольна собой. Она не дотягивается до моего уровня. Чувствует себя обманщицей. Даже в уголках ее растянутых в улыбке губ таится обман. Я ничем не мог ей помочь. Лишь вновь и вновь спрашивал: «Вы хотите измениться?» Может быть, существующее положение слишком удобно. Я чувствовал себя так, словно вся ответственность за ее изменения легла на мои плечи. Она даже хочет, чтобы я ставил ей цели. Я повторял одно и то же несколько раз, но безрезультатно. Сегодня я впервые подумал, что повел терапию без каких-либо конечных сроков. Может, мне следует установить дату завершения — через четыре месяца, шесть месяцев? Это может ускорить нашу работу. Иногда мне становится интересно, хочет ли она этого. Может, именно об этом она и просила сегодня.

23 ноября

Джинни

Прежде чем войти, я боялась, что не о чем будет говорить. Но потом подумала, что все сработает по мановению волшебной палочки. И сработало бы, если бы я не была такой разговорчивой и зажатой. Я не могу действовать спонтанно и изменить негативную ситуацию или придумать, как из нее выйти. Может, то, что я делала на занятии, это то, что я делаю сейчас — просто самозабвенно говорю о себе. Это был один из самых неприятных периодов.

Когда я сказала, что хочу, чтобы вы меня поправляли и ставили мне цели, я имела в виду не работу по дому в течение недели — это было бы слишком непосредственно и мелко. Я хотела получить задачи для выполнения в кабинете. Все, что происходит, возникает из стимула поговорить с вами о том, что важно для вас. Вы церемониймейстер. Так что я обвиняю вас в том, что вы постоянно ковыряете одни и те же старые струпья, одну и ту же ключевую очевидность — любит он или я просто нравлюсь ему, бросит ли меня Карл? Это все равно, что снова и снова рассматривать одно и то же предложение в шараде.

Вчера у меня внутри была просто пустота. Моя жизнь замерла, как перекати-поле, наткнувшееся на ограду. А я лишь перевожу дыхание до следующего порыва ветра и потрясения. Сидя теперь дома, без вашего уюта, я могу думать о том, что сказать. О скуке и стесненности такого существования. О том, как Карл, перед тем как лечь спать, обводит стены взглядом, внимательно изучает наш дом и говорит: «Я ненавижу это место. Ненавижу его». И не могу не поверить в то, что в действительности он внимательно изучает меня, а дом использует как предлог, чтобы высказать все это мне. Ощущения любви и страсти это мне не добавляет. И даже когда я в состоянии отреагировать и с сарказмом отметить, что данное заявление не слишком возбуждает перед постелью и отчасти является жестоким, у меня все равно остается чувство огромной обеспокоенности и неудовлетворенности тем, что он прибегает к таким высказываниям. Он знает об их воздействии и просто не думает и не заботится обо мне. И тогда я могу подумать, что он сам переживает не лучшие времена и поэтому накидывается на меня. А может, вчера у меня и не было проблем, которые надо было решать. У меня было такое чувство, что я зря трачу и свое, и ваше время.

Когда вы спросили о целях, я поняла, насколько вне любого эго я себя ощущаю. Я вежливо отвечала. Как будто разговаривала со школьным методистом.

Я не особо слушала вас, когда была вроде бы заинтересована в вашем мнении. Как тогда, когда мы говорили о моем сберегательном счете. Я использую свой сберегательный счет, как и свой талант. Храню его при себе, накапливая проценты. Опасаюсь его тратить, разве что по минимуму и спонтанно. И жду того чрезвычайного обстоятельства, когда мне понадобятся моя душа и мои деньги. И снова откладываю. Берегу себя на случай кризиса или фатального обстоятельства.

Я чувствовала себя вдвойне плохо, когда позже размышляла об отчетах. Работать просто не с чем, когда мы говорим о невыполненных делах, а не о том, что делалось, но не получилось. Но я немного разозлилась оттого, что все занятие получилось скомканным, так как я не поговорила с Карлом. Полагаю, все произошло из-за меня, из-за того, что я вела себя по-детски и рассказала вам о своих отчетах, чтобы угодить вам. Но почему вы не могли изменить этого?

Раньше вы умели меня успокоить, и если что-то не получалось, пробовали другие подходы. Занятие было похоже на собеседование, в ходе которого я просилась на работу, которой не хотела.