Психотерапевтические истории. Хроники исцеления

Я все говорила и говорила и не имела понятия, как это все воспринималось, так что рассчитывала на худшее. Я не вникала в новые ощущения. Но доктор Ялом сидел тихо. Его лицо только меняло выражения. И я подумала, что у него, должно быть, так пошла кругом голова от моего занудливого изложения, что он даже не может найти тему. Когда я спросила его, о чем он думает, он ответил, что я, кажется, стала лучше. Так он мог больше отреагировать на меня, чем в другие разы. Если бы он сказал, что я ужасна и несу чепуху, я бы могла с радостью поверить и этому. Собственного суждения у меня не было. Когда я спросила, почему я, как ему кажется, стала лучше, то сделала это без всякого намека. Он сказал, что я выгляжу лучше, потому что «вы стали более серьезной, в своих действиях вы повзрослели лет на десять, пополнели». Я только что сказала ему, что с момента последнего занятия пополнела фунтов на десять. Он выдал фразу, которую мне хотелось бы цитировать, но я уже вообразила ее неправильной, что-то вроде «вы выглядите лучше, более полной, женственной и перестали усмехаться».

До последнего момента я не позволяла себе чувственной реакции или раздумий. Мы говорили о сердитой девушке и как гневно он на нее отреагировал. И я сказала — она, по крайней мере, хоть так получает ответ. Он говорит, что да, но мне нет необходимости отвечать вам таким образом. Есть и другие пути (пауза). И какая-то часть меня была тронута, польщена и взволнована глубоким смыслом и комплиментом. А другая осталась язвительной и смешливой, не способной произнести ничего внятного, но так привыкшей к своим собственным шуткам, что не надо и говорить: «О да, парниша. Они все так говорят».

Позже это все дало хороший эффект, я действительно почувствовала себя лучше, более серьезной, цельной и веселой. На обратном пути домой, проезжая через лес мимо могилы Стэнфорда, я была уже не той одаренной инженю, какой обычно представляюсь. Я стала женственной. Закусывала и пила из хрустального бокала в одной руке, а доктор Ялом, его жена и некоторые друзья были в другой руке. Выразительная и зрелая. Но мир, кажется, становился яснее. Я сосредотачивалась. Я была живой. Зима подходила к концу. Поэтому в 17.15 уже действительно было светлее. Мир был ясным. Когда я приехала домой, я была полна веселья и радости. И когда Карл похлопал меня по животику, а я ему что-то сострила, то он спросил: «Что твой психиатр сказал тебе сегодня?» (К этому времени я уже просто резвилась.) Я передала слова доктора о том, какой женственной я стала. «Так вот, что он тебе говорит», — сказал так же весело Карл.

P.S. Ключевые слова занятия — хороший ритм, хорошая согласованность. Всегда будет существовать конфликт между идеалами открытости, любви, инстинктивной реакции, трудными великими универсальными делами (как я их представляю и мечтаю о них издалека) и достижимыми терапевтическими задачами (может, остальные относятся к области религии). Но я верю в первые, может, как в прикрытие от необходимости работать над небольшими, определимыми задачами и как в способ не признавать успех. А доктор Ялом всегда пытается показать мне, что все люди скрытны. Ладно, может, это и так. Но не все боятся. Я же боюсь своей скрытности. А доктор Ялом пытается заставить меня почувствовать удовлетворение от моей лживой болтовни.

1 февраля

Доктор Ялом

Совершенно другой сеанс по сравнению с прошлым. Беседа была полностью лишена игривости, соблазнительных обоснований. Но напряжение отсутствовало, и мы говорили о делах вполне по-взрослому. Она пришла и рассказала мне (вот сюрприз так сюрприз), что неделя у нее была хорошей. Нет, если подумать, она начала беседу в обескураженном тоне. Первое, о чем она рассказала, была ее попытка поговорить с Карлом, которая провалилась. По мере того как она описывала инцидент, кажется, что она действительно попыталась поговорить с Карлом на личную тему, но негативным, критическим образом, и все обернулась очень плохо. Она читала один из его рассказов и заметила, что он разговаривает командным тоном, как и его герои в этом рассказе. Он стал оправдываться, спросил о конкретных примерах и закончил, сказав, что он слишком ненадежен, чтобы расстраивать его подобным образом. Поэтому она пришла к выводу, что если он слишком расстроен, чтобы говорить на эту тему, то он также будет слишком расстроен, чтобы говорить на более важные темы. Тем не менее остальные события прошлой недели, о которых она хотела рассказать, были, в общем, удовлетворительны. Она съездила в Иосемитский национальный парк с супружеской парой друзей и прекрасно провела уикэнд. Карл не поехал, потому что хотел поработать над текстом. Когда она вернулась домой, он сказал, каким одиноким он чувствовал себя без нее. И я, и Джинни ясно видим, насколько сильно изменились их отношения. Она уже не так боится, что он от нее внезапно уйдет. Ситуация изменилась. Очевидно, что она теперь в господствующем положении, и он в ней нуждается, по крайней мере, так же, как и она в нем.

Затем она продолжила, сказав, что единственным препятствием на ее пути теперь остался страх перед ночью и сексом. Я сначала попытался использовать рациональный подход, указав, что это лишь небольшая толика ее жизни, несколько минут, ну, от силы час или два. Она заняла необычно смелую позицию по отношению ко мне. Уперлась и резко заметила, что мое мнение ошибочно и все популярные журналы со мной не согласны. Осадила она меня довольно умело. Ладно, тогда я продолжил более серьезный анализ (и с Джинни я разговариваю более серьезно) всего того, что у нее происходит в постели с Карлом. Мы это обсуждали уже много раз, но на этот раз мне все стало более понятно. С прежним бойфрендом у нее не было ночных сексуальных кошмаров, потому что он ее мастурбировал. С Карлом сначала дела шли нормально, очень естественно. Ей не надо было просить его поласкать ее. Затем она стала напрягаться, зажиматься, и порочный круг затянулся: напряжение блокировало ее спонтанность. Она страшилась и бранила себя за отсутствие непосредственности, но от этого напряженность только возрастала. С Карлом основная проблема заключается в том, что она так и боится попросить Карла помочь ей. Она почему-то полагает, что он воспротивится определенным вещам, будет считать их поражением или дешевым выходом из ситуации. Она объяснила разницу между двумя мужчинами тем, что первый друг был евреем, а еврейские мальчики более чувственные, полны сексуальных противоречий и стремятся удовлетворить девушку в силу конфликтов с собственными еврейскими мамочками. Ну что я мог сказать на такой проблеск мудрости? Этим она заставила меня погрузиться в мысли о своей собственной матери.

Встряхнувшись, я стал побуждать ее к анализу собственных страхов. Чего именно она боится? Ясно, что Карл ничего плохого ей не сделает. Что реально препятствует ее разговору с ним? Она рассказала о том, что обычно происходит ночью. Они идут спать, держась за руки, ложатся в постель, лежат рядом, и она боится что-либо сказать ему. А она хотела бы попросить его назвать ее по имени, посмотреть на нее или обнять ее. Я попытался убедить ее сделать к нему какое-то движение. Обхватить его рукой, поцеловать его или сказать ему, что она напугана и хочет, чтобы он ее обнял. Именно такой тип жеста она считает наиболее пугающим. Затем она полушутя высказалась, что ничего такого она делать не будет, так как я собираюсь уехать из города на две недели. А я и забыл, что мне надо уезжать. Из всего того, что сказала Джинни, у меня создалось впечатление, что она боится, что это ее последний этап в этом курсе лечения. Что с нами произойдет, спросил я, если она сможет поговорить с Карлом на интимные темы? О чем мы с ней должны будем говорить? Я сказал это наполовину серьезно, наполовину шутя, так как считаю это абсолютно уместным. Она лучше будет продолжать терапию, чем поправится и оставит меня. Она, однако, ответила довольно интересным образом. Она стала рассуждать, что может стать похожей на свою подругу Еву. Если она все это минует, то должна будет начать серьезно заниматься своим положением в обществе. Ей придется прокладывать себе дорогу в мире кулаками. Сделать карьеру, найти свое место в жизни. Я был поражен ее ответом, так как это означало, что Джинни начинает приближаться к серьезному рассмотрению всех этих вопросов. Не думаю, что за все время, что работаю с ней, я был когда-то так уверен в том, что она действительно изменилась. Вдруг она стала очень быстро продвигаться.