Эмиссары любви. Новые Дети говорят с миром

— Есть кое-что еще, что тебе нужно знать о Даре, — сказала вдруг Анна. — У тебя должно быть желание пользоваться им, иначе тебе будет нехорошо.

— Что ты хочешь сказать?

Ты сам знаешь. Тебе может быть больно, как уже было не раз, ведь правда? Какая-то часть тебя все еще боится того, что это означает, и ты безотчетно пытаешься бежать от Дара. Но не можешь, и поэтому всякий раз, когда что-то происходит, ты ощущаешь боль внутри себя. Когда ты пользуешься Даром, чтобы сделать что-то, у тебя в голове начинается вот такое, — она приложила ладони к вискам и закатила глаза.

На какую-то долю секунды боль выстрелила в моем черепе от виска до виска, затем стихла. Анна же снова открыла глаза.

— Но если ты просто расслабишься и позволишь Дару действовать через тебя, тогда не будет болеть так сильно. А затем уже он будет становиться сильнее.

— Сильнее, чем сейчас?

— О, куда сильнее, — улыбнулась она в ответ, — ты даже представить себе пока не можешь. Вот я тебе сейчас что-то покажу.

На подоконнике в нашей комнате стояла ваза с цветами, распустившимися, за исключением нескольких тугих бутонов. Я чувствовал, как она посылает энергию этим цветам. В действительности, я даже какую-то секунду видел — во всяком случае, так мне казалось — луч света, который шел от нее, очень широкий поначалу. Постепенно он становился все уже, пока не стал совсем тонким, как лазерный луч, сфокусированный на одном из бутонов. Мы с братом Маттиасом, не отрываясь, следили за вазой. Впрочем, в отличие от меня, он не выглядел таким уж потрясенным, словно в очередной раз наблюдал то, что уже успело для него стать привычным. Было мгновение, когда мне показалось, что я вижу, как задвигались цветы в вазе. Потом я понял, что это не весь букет, а только тот бутон, на котором она сосредоточилась. Цветок начал раскрываться, поначалу очень медленно, почти неразличимо глазу. Затем все быстрее, быстрее, и уже через минуту он был совсем такой же, как остальные распустившиеся цветы в вазе.

— Вот что ты должен делать, — сказала она мне. — Ты должен перестать быть таким напуганным и раскрыться.

Тогда в тебя сможет войти больше света. И ты будешь выглядеть куда красивее.

Ее слова звучали по-детски наивно, но я также чувствовал в них мудрость, неожиданную для ее возраста. Эти дети — больше чем эволюционный скачок для человечества, это духовные учителя, что теперь возвращаются на Землю. Опять и опять я возвращался к этой мысли и все больше начинал верить ей.

— Анна, если бы ты могла сказать что-то всем взрослым этого мира, что бы ты сказала?

На мгновение она задумалась, а я в этот миг снова вспомнил, что передо мной все же маленькая девочка, пусть даже самая невероятная из всех, которых я когда-либо встречал. Ее взгляд обратился внутрь, словно она выбирала лучший ответ, какой только могла выбрать. Затем она взглянула на меня и сказала:

— Мне так хочется, чтобы вы поняли, сказала бы я им, какие вы сильные и чем сильнее вы будете любить друг друга, тем больше силы будет исходить из вас. Люди боятся своей силы, потому что думают, будто могут причинить боль друг другу. Они сдерживают себя, и как раз от этого становится еще больней. Это только на первый взгляд так кажется, что нас здесь очень и очень много. На самом деле нет. На самом деле мы одно целое, вроде тех детей с Даром, что знают всех своих. Мы открыты друг другу, потому что мы связаны в одно целое, и придет день, когда взрослые всего мира тоже это поймут.

Иван

В тот же день, ближе к вечеру, брат Маттиас снова был у меня в комнате.

— Вы готовы встретиться еще с одним из наших детей? — спросил он меня.

Я отложил на кровать книгу, которую читал.

— Конечно же, готов.

Он пригласил меня идти за собой, точно так же, как было сегодняшним утром, и проводил меня в уже знакомую большую комнату на втором этаже. Я сел на тот же стул, а брат Маттиас вышел, пообещав вернуться через пару минут. Действительно, вскоре он вошел в дверь с маленьким мальчиком, на вид лет шести-семи. Рукой брат Маттиас обнимал его за плечо и что-то говорил по-болгарски. Мальчик первым подошел ко мне, заулыбался и протянул мне ладошку.

— Рад с тобой познакомиться, — сказал я, беря его ладонь в свою. Мальчик повернулся к брату Маттиасу и спросил его о чем-то, затем посмотрел на меня.

— О чем он спросил? — взглянул я на монаха.

— Он спрашивает, тот ли вы человек, которого они ждут. — Он закрыл дверь и подошел ко мне, затем сел на стул чуть сбоку от меня. Мальчик тем временем продолжал рассматривать меня.

— Что он хочет этим сказать? — переспросил я. — Они кого-то ждут?

— Да, ждут, — тихо ответил монах. — Они все знают, что кто-то едет сюда, кто-то такой, кто поможет им в их работе. Насколько я могу судить, речь о том, чтобы дать знать другим людям о них и задать их вопрос.

— Да, я знаю о вопросе. А они что, тоже все его знают?

Конечно… похоже на то, что все каким-то образом, так или иначе, но вертится вокруг этого вопроса. Это может показаться странным, но это один из способов, которым мы узнаем Детей Оз… Они все знают вопрос, хотя выражают его по-разному. Когда дети проходят тест, мы всегда спрашиваем, знают ли они вопрос, который хотели бы задать взрослым всего мира. Большинство реагируют так, будто не понимают, о чем речь, или говорят что-то совсем наивное или обычное. Но время от времени кто-то посмотрит вам прямо в глаза и скажет нужные слова: «Как бы вы вели себя, если бы Любовь проявилась прямо сейчас?…» или что-то в этом роде. Вот Иван, например, он именно так и сказал. По-моему, это слово в слово то, что он сказал.

Иван же по-прежнему разглядывал меня. Затем брат Маттиас сказал ему что-то, и он повернулся и уселся на краешке кушетки. Руки он положил на колени, а ноги, по-моему, даже не доставали до пола. По виду он ничем не отличался от любого другого шестилетнего мальчугана.

— Расскажите мне о нем, пожалуйста, — сказал я. — Как давно вы узнали, что он обладает Даром!

— Примерно год назад, — ответил он. — Все получилось очень быстро. Его привела сюда мать, потому что из-за него у них все в доме пошло кувырком. Его способности в первую очередь кинестетического характера. Он может двигать предметы силой мысли, гнуть металл, даже бить все, что под руку попадется, если его рассердить. После того как он оказался у нас, мы научили его контролировать свои агрессивные наклонности… Впрочем, они ничем не отличались от тех, которые проявляются у его сверстников. Его способности тоже значительно возросли. Так что даже сложно сказать, как далеко он пойдет.

Иван повернулся к брату Маттиасу, что-то сказал, затем снова повернулся ко мне.

— Иван слышал, что вы тоже можете гнуть предметы, — перевел брат Маттиас. — Он хочет вас немного расспросить об этом.

Как и в первый раз, я постараюсь передать нашу с Иваном беседу как можно ближе к тому, как она происходила. Для того чтобы читать было легче, я опустил переводы брата Маттиаса и записал все так, как будто бы Иван мог говорить по-английски, что, конечно же, на самом деле было не так.

— Ну так о чем ты меня хочешь спросить? — обратился я к Ивану.

— Брат Маттиас говорит, что ты умеешь гнуть предметы силой мысли. Я тоже так умею. Но мне интересно, что ты чувствуешь внутри в тот самый момент, когда оно гнется? Когда ты что-то ломаешь или гнешь, ты словно что-то гнешь внутри себя — можно так сказать?

Мне пришлось остановиться и какой-то момент поразмыслить над его вопросом.

— Ну, знаешь, я никогда об этом не задумывался, — сказал я. — Но думаю, что ты прав. Металл гнется только после того, как я почувствую в себе этот изгиб, хотя само это ощущение словами описать очень трудно. А тебе оно на что похоже?

— Я чувствую, что он гнется, и он гнется, вот как. Я стараюсь представить себе, как мне будет приятно, когда все у меня получится, и я чувствую, как это удовольствие становится все больше, пока что-то не происходит внутри меня. Потом я смотрю на металл, и он гнется. То же самое, когда я двигаю предметы. Если я просто думаю, что вот сейчас он сдвинется с места, тогда он не двигается. Но если я чувствую, как он движется, тогда все получается. Я чувствую все желудком, по правде. А ты, где ты чувствуешь, тоже в желудке?