Солнце и тень

Еще одним поразительным событием в этом сновидении явилась телепатическая связь с Марией, матерью младенца Христа. Это было поистине удивительное переживание — смотреть ей в глаза и знать, что она полностью меня понимает. Такое обоюдное, одновременное телепатическое общение, как все подлинные телепатические переживания, полностью выходило за рамки слов. Невозможно передать то облегчение и счастье, которое я испытал в этом душевном слиянии.

Телепатическое общение вносит в нашу жизнь множество удивительных, волнующих возможностей. Может быть, в один прекрасный день, когда все человечество достигнет большей психической гармонии, люди смогут общаться друг с другом телепатически, и тогда слова вообще станут практически не нужны. Телепатическая связь, пережитая в этом сне, вдохновила меня на размышления о тех возможностях, которые ожидают нас на некой более высокой ступени эволюции. Во сне я полностью понимал Марию и она полностью понимала меня. В единый миг мы обменялись десятками мыслей и вестей, которые совершенно отчетливо сновали между нами со скоростью света. Каждая весть посылалась по адресу и принималась во всей полноте. Каждая весть передавалась точно, в надлежащем порядке и последовательности. Не было никаких непониманий, никакой необходимости что-то объяснять друг другу. Все происходило легко, без усилий, в считанные мгновения.

Как сказано в Новом Завете, трое мудрецов принесли в дар новорожденному Иисусу три особых подношения: золото, ладан и смирну [17]. Усвоенное мной с детства истолкование этих даров, традиционное для католической веры, было таково: каждый дар нес в себе особый смысл, передавая пророческую весть о жизни новорожденного младенца. Согласно этой изустной традиции, Иисусу принесли в дар золото в знак того, что однажды его объявят царем, ладан — в знак того, что однажды его объявят богом, а смирну, особое лекарственное снадобье, — в знак того, что однажды он претерпит страдания и умрет.

Когда я стал размышлять о том, что во сне принес в дар младенцу Христу золото, мне на ум пришло много мыслей. Каждый человек ощущает насущную потребность сделать свой вклад в жизнь на земле. Я называю эту потребность «насущной», потому что она вытекает из простого факта существования человека. У каждого есть нечто такое, что можно принести в подарок миру. Наше странствие — паломничество, ставшее целью жизни, — не может считаться завершенным, пока паломник не принес свой дар. Внутреннюю потребность принести свой дар испытывает каждый человек. Отказ от нее в конце концов приводит к деградации личности и постепенному обращению нашего «я» от радости к горечи. Поэтому принесение дара и реализация творческого начала личности тесно связаны.

Каждый человек не только ощущает насущную потребность принести дары и сделать свой вклад — я также убежден, что у каждого человека есть свой особый дар, свой «высший дар», превосходящий все его остальные вклады. Некоторые из нас переживают долгую борьбу и длительные поиски, прежде чем обнаружить в себе этот особый дар, полностью осознать свое особое дарование. Другие обнаруживают его легко и довольно рано. Однако после того, как мы его обнаружим, нам предстоит принять важное решение: позволим ли мы себе открыть этот дар миру? Такое открытие требует своеобразного смирения и готовности преодолеть душевное смятение и чувство незащищенности, которое возникает у людей при обнародовании своих особых подношений. Часто оказывается необходимым преодолеть страх и беспокойство по поводу того, что нас при этом ожидает: успех или неудача, похвала или хула, высокая оценка или низкая, как будет выглядеть наш дар в сравнении с дарами других людей, станет ли он для нас средством получения славы и почета и так далее. Преодолевая любые встающие на пути препятствия, мы в конце концов вступаем в союз с той высшей силой, которая помогает нам найти наше истинное место в этом мире и, заняв его, обрести покой ума.

В своем осознаваемом сновидении, поднося в дар младенцу Христу «чистое золото», я совершенно ясно понимал, что приношу самое лучшее, что у меня есть. Во сне у меня и в мыслях не было оставить что-то для себя — я отдавал самое лучшее, потому что наконец-то оказался перед самим Ясным Светом. Высший дар был принесен в мгновенном порыве, сопровождавшимся полным облегчением и абсолютной потерей самообладания (неудержимые рыдания). Смирение было абсолютно полным, оно происходило на всех уровнях моего бытия во сне. Я ощущал, будто каждая клеточка моего тела содрогается от рыданий. Но это смирение ни в коем случае не воспринималось как «потеря». Напротив, во сне я ощущал его как огромное приобретение, как взаимообмен со вселенной, в результате которого я чувствовал себя безмерно обогащенным. Я с радостью и смирением пожертвовал свое чистое золота, рыдающее тело и потерю самообладания, чтобы получить величайший из даров — любящие, безмятежные объятия Ясного Света. Это смирение ни в коем случае не воспринималось как «поражение». Напротив, я ощущал его как вершину величайшей победы, которую я когда-нибудь переживал во сне или вообще в жизни. В этом эпизоде осознаваемого сновидения я столкнулся с важнейшим парадоксом [18] духовного преображения: только сдаваясь, мы побеждаем, только отдавая — получаем, только жертвуя, мы обретаем самый прекрасный из даров, который может предложить нам вселенная: Ясный Свет.

Заключительные мгновения сна напомнили мне рождественскую живую картину: все действующие лица неподвижно застыли на своих местах — стоя, сидя или преклонив колени, — а из центральной фигуры, захватив все мое внимание без остатка, струился свет. В конце сновидения я сохранял полную осознаваемость и полную сосредоточенность на младенце Христе, позволяя изливающемуся из него свету входить в мое сердце и душу. Я желал только одного: пусть этот свет проникнет в каждую клеточку, в каждую пору тела и растворится там без остатка.

Заключительное переживание этого осознаваемого сна оказалось во многом необычнее вымысла и несло в себе юмористическую ноту, прозвучавшую контрастом всему остальному. Поразительно, что в те мгновения, когда мой сон близился к развязке, Чарлин стала приглашать меня (мое физическое тело) к любовным утехам. До чего невероятное по времени совпадение! После некоторых размышлений я понял, что ее авансы тоже были важной частью общей педагогической силы этого совершенно особого сна. Уже многие годы я слышал об учениях восточных духовных наставников, которые утверждают, что некоторые высшие состояния сознания более приятны и несут большее блаженство, нежели половые сношения и оргазм. Теперь, на основе полученного в этом осознаваемом сновидении личного опыта, я могу подтвердить истинность подобных теорий. В конце сна, одновременно осознавая три уровня и ясно понимая, каков будет мой выбор, я не чувствовал ни малейшего колебания или сомнения относительно того, что же именно мне выбрать. Я ни за что не променял бы духовное блаженство этого осознаваемого сновидения на плотское наслаждение, переживаемое в физическом теле. Даже теперь, когда я пишу эти строки, разница в качестве между двумя уровнями наслаждения видится мне с безошибочной ясностью. Говоря об этом, я ни в коем случае не желаю обесценить или приуменьшить притягательность или важность сексуального наслаждения. Я только пытаюсь сказать: на примере этого переживания я убедился, что высшие уровни блаженства действительно существуют и что наслаждение и реализация, которые человек может на них обрести, превосходят самые смелые порождения нашей фантазии. Состояние осознаваемого сновидения обеспечивает нам доступ к этим измененным или высшим уровням сознания, где нас ожидает множество неожиданных сюрпризов, удовольствий и восторгов, которые далеко превосходят обычные человеческие переживания.

Такое новое интуитивное понимание сексуального наслаждения помогло мне увидеть сексуальность с новой точки зрения. Этот новый взгляд никак не повлиял на мою сексуальную жизнь — ни качественно, ни количественно. По сути, дополнительная осознаваемость, ставшая результатом этого яркого сна, пошла ей не во вред, а только на пользу. Не стало новое переживание и причиной разрушения каких-то моих старых убеждений. Скорее оно послужило подтверждением некоторых теорий индуистских и буддийских учителей, теорий, с которыми я уже некоторое время был поверхностно знаком.