Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Всё большее число серьезных ученых с удивлением отмечает полезные аспекты воздействия педофила на мальчика (Cory 1951b; Servatius 1962; Tindall 1978; Bauserman 1997). Тиндолл обследовал 9 мальчиков 13–14 лет, имевших сношения со взрослыми и нашел, что связь эта оказала них положительное воздействие в аспекте помощи, выбора карьеры, подготовки к ней, освоения роли друга. Некоторые прямо призывают разрешить эти отношения (см. Jungjohann 1991).

Не так уж невероятны подозрения Устинова о педофилии в основе тимуровских идей Гайдара и подвижничества Корчака, не говоря уж о педагогической поэтике Макаренко. Среди учителей гомосексуальные люди не редкость (Мауег 1993; One 1994). Весьма консервативный в быту Фрейд писал (1997:15):

«… сексуальное злоупотребление детьми с жуткой частотой встречается у учителей и воспитателей просто потому, что им предоставляются для этого наиболее благоприятные возможности».

Вся сложность и амбивалентность этой проблемы, кажущейся такой недвузначной, выступает при рассмотрении возможности взятия ребенка-сироты на воспитание педофилом или гомосексуалом (или обоими в одном лице). И педофилы и гомосексуалы нередко жаждут такой возможности — субъективно отнюдь не ради сексуальных целей. Им тоже доступны чувства одиночества и бесцельности жизни для себя одного, искренняя любовь к детям как таковым. Нередко это вполне обеспеченные, спокойные и разумные люди. Обращения с такими просьбами от них в официальные органы особенно часты там, где разрешены браки между людьми одного пола и образуются однополые семьи. Коль скоро есть семья, возникает и желание иметь ребенка. Родить невозможно, стало быть, надо усыновить. Разумеется, в большинстве стран это строжайше запрещено, и административные лица или комиссии, ответственные за такие разрешения, тщательно следят, чтобы претенденты не оказались гомосексуалами или педофилами, а если такие подозрения возникают, то отказывают наотрез.

Они считают, что опасность возникновения сексуальных отношений между взрослым и ребенком или подростком в таких случаях слишком велика. В этом они правы. Такая вероятность в большинстве случаев, видимо, близка к ста процентам. Евгений Харитонов, по свидетельству его друга Дарка (19936: 251), как-то помечтал: вот бы приобрести кошку и превратить ее в красивого десятиклассника.

Но если стать на защиту интересов ребенка, то надо бы подумать какова альтернатива. Хорошо, если есть другой, лучший претендент на усыновление. Но ведь сколько детей остается в детских домах, приютах, а то и просто беспризорными, на улице! Сколько остается в тех семьях, где их бьют, приучают пить, воровать и нищенствовать! Стало быть, усыновителей не хватает. Выбор-то в данном случае стоит не между несколькими усыновителями, а между двумя казусами: а) усыновителем, который, любя ребенка и заботясь о нем, всё же возможно приохотит его к своим сексуальным вкусам, и б) весьма унылой для ребенка перспективой остаться в приюте, в семье алкоголиков или без призора на улице.

Кого спросить о лучшем выборе? Выросших и нашедших свой путь к лучшей жизни бывших воспитанников детских домов и колоний или бывших беспризорных? Ну эти, коль скоро они выбились в люди, скорее всего задним числом сочтут свою дорогу хоть и трудной, но проходимой, и не подумают о тех, кто не смог ею так успешно воспользоваться. Спрашивать воров, грабителей и пьяниц бесполезно: эти утвердились в своем пути и не считают другие пути чем-то лучшими, зато определенно презирают «лидеров» и сама мысль о том, что их могли бы сделать такими, представляется им кощунственной. Спрашивать тех, кого педофилы или гомосексуалы всё-таки ухитрились воспитывать? Ну, эти если и одобрят действия своих воспитателей, то кто же такое мнение учтет? Понятное дело, они же сами стали такими, какого же ответа еще от них ожидать…

Мне кажется, спрашивать надо общество. Если идеальной судьбы всем своим будущим членам оно не в состоянии обеспечить, то для тех, кому не досталось лучшей доли, какую реальную судьбу оно предпочтет? Кого охотнее примет, к кому будет терпимее — к новому Чайковскому, новому Нурееву, новому Версачи, новому Витгенштейну со всеми его братьями или к какому-нибудь очередному Япончику?

Абстрактный выбор любая комиссия сделает легко. Гораздо тяжелее, когда перед ней встанут конкретный трудный ребенок и конкретный трудный усыновитель. Как бы ей доверить право решать свободно, всё взвешивая? Как бы добиться, чтобы решение ее всегда было мудрым и благотворным? В некоторых странах усыновление гомосексуалом считается допустимым, если о подростке известно, что он уже заведомо гомосексуален. Задача была бы легче, если бы гомосексуальность не считалась таким уж пороком, а вхождение подростка в сексуальную сферу было обставлено меньшим количеством табу. Культуры, где это было так, были куда менее развитыми, чем наша, наши люди гораздо образованнее и вооруженнее, но стали ли они счастливее?

В этой мрачной путанице проблем есть, кажется, один просвет. Правда, он связан с медицинским вмешательством, в успешность которого верится с трудом. Но объективности ради надо его привести. Мне известен только один такой случай: уж очень муторно и затруднительно лечение.

В 1973 г. было опубликовано сообщение американского врача Роберта Коленберга о том, как он вылечил обратившегося к нему педофила. Тот, некий мистер М., 32 лет, дважды арестовывался за совращение мальчиков. Его влекли только мальчики от 6 до 12 лет. Дважды в неделю он охотился за ними возле игровых площадок и бассейнов. Пациент имел изредка попытки сношения со взрослыми, но удовлетворения они ему не приносили и он не мог достичь оргазма. Он опасался новых арестов и говорил, что эта страсть разрушила его жизнь.

Попытки пробудить в пациенте интерес хотя бы к молодым парням провалились. Доктор Коленберг решил не пытаться отвратить пациента от увлечения детьми, а сосредоточиться на лечении его неспособности возбуждаться от общения со взрослыми. Он потребовал от М. чтобы тот нашел партнера в возрасте не менее 30 лет, который согласился бы долго помогать в лечении. Такой друг у М. нашелся. Лечение заключалось в еженедельных встречах обоих, во время которых они раздевались донага и ласкали друг друга в постели. При этом обоих врач проинструктировал, что они должны добиваться того, чтобы приносить удовольствие друг другу, которое бы на первых порах не носило чисто сексуального характера. При первых встречах М. был очень напряжен, его смущало то обстоятельство, что он не получает сексуального возбуждения. Его другу было ведено убеждать его, что это неважно, что это и не нужно, что общаться с ним приятно. Постепенно М. растаял, расслабился и через несколько встреч даже получил сексуальное возбуждение от общей ситуации.

Только на следующем этапе им разрешено было легонько, как бы пробуя, дотрагиваться до гениталий. Затем, еще через несколько недель, были разрешены поглаживание живота и контакт гениталиями, но не доводя до оргазма. И наконец, ограничения сняты, всё позволено. Более трех месяцев продолжалось лечение. Через полгода по окончании М. сообщил, что он меньше увлечен мальчиками. Он стал встречаться со взрослыми — не только со своим партнером по лечению (Kohlenberg 1974).

Где достать каждому пациенту такого терпеливого врача и такого самоотверженного друга? Навсегда ли излечился мистер М.? И на всякого ли педофила такое лечение вообще подействует? Для собратьев мистера М. лечебниц не заготовлено. Их по-прежнему ждут сначала окрестности школы, потом общественный туалет, потом тюрьма.

Итак, чтобы справиться с этой бедой у общества есть не так уж много способов — лечение, наказание, апробация. Выбор невелик. Если бы этот выбор зависел от меня, что бы я предпочел? Пожалуй, все три. И лечение — для тех, кто жаждет исцелиться и верит в исцеление. И наказание по закону за реальный ущерб здоровью ребенка (но реальный, а не предполагаемый), чтобы был сдерживающий фактор, чтобы не возникало ощущение вседозволенности, проще говоря — чтобы не слишком распускались. И апробация в тех случаях, когда эта связь не травмирует младшего участника, чем-то оказывается даже на пользу ему. Надо очень внимательно прислушаться к младшим участникам связи. Очень вдумчиво. Очень чутко.