Выиграть жизнь

И если вдруг возникает сомнение, а не улетела ли романтика вместе с продуктами и спальником в ущелье каньона, задремав на дне "разгрузки", от которой ты был вынужден освободиться, зависнув на страховочном фале? Ответь себе честно на вопрос, что, если не романтика, мотивирует тебя продолжать экспедицию?

Как узнать, в наличии ли твой кучерявый романтизм, или он предпочел дождаться тебя, оставшись по ту сторону болота? Окликни его. Достаточно, ну, например, стоя по пояс в зловонной жиже, сказать себе – присаживайтесь, господин академик… Весело? Значит он рядом.

Андрей Шейко Человек шагает по планете. Планета маленькая, но яркая и густонаселенная, а Человек большой, гордый, жадный до впечатлений. Его голова с чеканным профилем высоко в стратосфере: вокруг солнечно, пусто и видно на тысячи миль вперед – Старый Свет,Новый Свет, воды, земли, береговые линии. Могучий торс рассекает слоистую, перистую и кучевую облачность то над Британскими островами, то над Коста-Рикой: на вощеной ткани куртки с шорохом оседают стайки капель, не пролившегося дождя и не выпавшие снежинки, вокруг металлических застежек потрескивают молнии. Торнадо и ураганы треплют штаны цвета хаки. Крепкие туристические ботинки по самые шнурки погружаются в прозрачный рассол океанов и пресные хляби торфяных болот, скользят на мшистых скалах Исландии, дробят нежно хрустящие под подошвой коралловые рифы Австралии и месят пышную зелень тропических лесов… Вдоль экватора, поперек экватора, под острым или тупым углом к экватору – Человек движется вперед, а под рифлеными подошвами пружинит земля молодых и умирающих стран, и где- то на уровне щиколоток заканчиваются осыпающиеся пирамиды древних ацтеков и безупречной огранки небоскребы Чикаго. День и ночь сливаются в трепещущую антрацитовую тень, а бледные звезды чертят в небе концентрические круги… Но вот что-то происходит, какая-то искра неведомого оттенка вспыхивает на мгновение там, внизу, какой-то восходящий воздушный поток смущает обоняние пыльцой неизвестных цветов, – и Человек останавливается. Он наклоняется ближе к поверхности, в тревоге пытаясь распознать бесчисленные детали еще одного незнакомого ландшафта, еще одной цивилизации, еще одного способа бытия. Он беспокойной рукой берется за видеокамеру, пытаясь ухватить непостижимое движение жизни росчерком одинокого электронного луча по полупроводниковому кристаллу; он лихорадочно втискивает пространство в видоискатель фотоаппарата, множа плоские и однозначные изображения мостов и храмов, аборигенов и лесных чудищ; он сыплет тяжелым золотом наличных и бесплотным серебром кредитных карт в карманы местных торговцев и с трепетом принимает от них драгоценные обломки чужого прошлого и настоящего. Идолы и божки, ритуальные маски и статуэтки, амулеты, стрелы и охотничьи рога – немного металла и дерева, горстка бисера, глины и птичьих перьев… Собрав положенную дань местных запахов и вкусов, оттенков и фактур, настоящей и поддельной красоты, экзотических мифов и экзотической лжи, человек несколько успокаивается, привычным движением застегивает молнии дорожных сумок и разгибает затекшую спину и снова вперед… Но однажды он вернется к себе домой, расшнурует крепкие ботинки на толстой подошве и стряхнет тропический дождь и арктический снег со своей вощеной куртки. И из дорожных сумок появятся рулоны не проявленной фотопленки, затрепанные путеводители и те самые предметы из бисера, глины и птичьих перьев. Позже, когда слепое бельмо пленки превратится в череду прозрачных негативов, а мечи и амулеты заполнят пустые места на камине, книжных полках, стенах, начнется лукавая игра технологии и человеческой памяти: мертвое вещество амулетов и ритуальных масок, видеокассет и географических карт сложится в прихотливый узор незнакомой жизни, а по узору легко ляжет прозрачный лак воспоминаний. В доме большого Человека тихо оживут крохотные Мексика и Индонезия, Новая Гвинея и Тибет – вся маленькая планета. Нечто целое… Или целое ничто?

Мне бы Родину найти, чтоб с собой не унести. Чтоб на троне, в каждом доме восседал глава семьи. Чтоб по кошке на окошке и за печкою сверчки. Чтобы ладно, и добротно, и просторно, и светло. Чтобы вольно, чтобы честно, чтобы с миром за одно. Чтобы Родину такую своим детям передать. Да и гостю издалека, не стесняясь показать: Здесь цветет моя земля, здесь живет моя семья, Здесь я буду похоронен, здесь лежит отец и дед, А не званным и случайным, извините, места нет. Банька здесь, а там денник… У часовенки – цветник.

Здесь венчаться будет внук, враг сюда не смеет шагу. Здесь не знают слова "вдруг", и топор не сменит шпагу…

Корр.:

– Виталий, вас называют "Человеком глобусом". Что в таком случае для вас Родина?

B.C.:

– Согласно конструкции вашего вопроса мой ответ должен звучать примерно так: "Моя Родина – наша планета". Следовательно, мой приусадебный участок равен 510 ООО ООО кв. км. Но это не точный ответ, даже в моем случае. Земля – общий дом человечества. Родина – это совсем другое понятие, причем очень индивидуальное. Я не могу показать МОЮ РОДИНУ, она живет внутри меня. Моя Родина живет не в прошлом, я ничего не знаю о ее будущем, потому что живет она, впрочем, как живу и я, во времени настоящем. И настоящее, как моя Родина и как моя жизнь, разнолика и неповторима!

Мне очень хотелось бы сказать, что моя Родина – Россия. Я, как и оба моих родителя, – русский. Но я родился и вырос в Казахстане, в прекрасном городе Алма-Ате. Я не белокур, не широк в кости, и моим родным ландшафтом скорее должны считаться горы и степи.

Мне очень бы хотелось сказать: "Родина – это дом моих предков". Но такого дома нет физически. Избу моих деда и бабушки по материнской линии давно снесли. Дома московских предков по отцовской линии и вообще не застал. Разведенные отец и мама жили, как и где придется, а мы с братишкой мотались между ними, интернатом, казармой воинской части (где я был воспитанником полка), пионерскими лагерями… Затем были флотские кубрики, заводские общежития, отцовская коммуналка и, наконец, арендуемые комнаты и квартиры.

Но от дождя и ветра, от зноя и стужи, а главное, от сумасшествия и бессмысленной суеты города меня чаще и надежней укрывали чумы, яранги, юрты, сторожки, вигвамы, тапити, шабоно… Ложась спать, я не один год видел над собой не потолок, а ветки шалаша, брезент палатки, тент гамака или противомоскитный полог, а то и попросту верхушки деревьев или вечность звездного неба…

Мне бы очень хотелось сказать, что Родина – это моя родовая, семейная история, могилы предков, наконец, история страны…

Я очень мало знаю о своих дедушках и бабушках, которых застал при сознательной жизни, но уже не застал при жизни осознанной. И уж тем более я не знаю почти ничего о своих предках дальше третьего колена. Одни из них сделали все, чтобы беда не постучалась ночью в двери родных и близких, другие были слишком заняты строительством нового справедливого мира.

…Революция, гражданская война, Гулаг, Великая Отечественная – не оставили даже могил тех из моих родных, кто был участником всех этих событий. В истории, которую переписывают уже в третий раз только за мою одну полную случайностей жизнь, густо пропитанную искренней, ноющей, наследованной любовью к Родине.

 "А ты знаешь, – говорит мой приятель своей десятилетней дочке, – что основатель известной фирмы "Филипс" был родственником Карла Маркса?" – "А кто такой Карл Маркс?" – спрашивает его дочурка…

…Почему так радостно сжимается сердце всякий раз, когда я возвращаюсь домой даже после вполне приятного и короткого путешествия?

…Может быть. Родина – это друзья и люди, рядом с которыми я был прежде или которые любят, терпят или ненавидят меня сейчас? Тогда без кого из них конкретно я не смог бы жить? И потом их всегда при желании можно увидеть и услышать, находясь и вдали от Родины?