Стихотворения

Скорее всего, именно тогда складывался у Клычкова цикл «Заклятие смерти», в который вошли не публиковавшиеся до 1985–1989 годов стихи первой половины 30-х годов. Этот цикл включен в настоящее издание. В нем действительно ощутимо положение его лирического героя «между двумя смертями». Но очевидно и другое:

Никакие, даже самые мрачные мысли о смерти we могли затмить сияния души поэта — отсюда и его вера, что он «еще будет писать», и надежда на творческое возрождение. Это отразилось и в его стихах, написанных в 1935 или в 1936 году:

Но судьба сама шла за Клычковым, «как сумасшедший с бритвою в руке» (А. Тарковский): «неусыпный враг на вышке», как и предрекал П. Журов, был всегда начеку… Уже и в переводах поэта недреманное око надзирателей за литературой усматривает «протаскивание контрреволюции». Совсем недавно историк-архивист С. Копылова опубликовала обнаруженные в архиве АН СССР доносы на Клычкова, датированные октябрем 1936 года [27]. Их автор усмотрел в переведенной поэтом части киргизского эпоса «Манас» («Алмамбет и Алтынай») «сложное и злободневное контрреволюционное иносказание» и даже попытался расшифровать его совершенно в духе рапповской вульгарно-социологической критики, отождествив гурий в раю Магомета — с прибавочной стоимостью, невесту Алмамбета Бурульчи — с интеллигенцией, а солонов-китайцев — с народами СССР, которым живется «солоно»… Сюда же был приплетен и Троцкий.

Эти домыслы политредактора Гослитиздата, рассмешив даже видавших виды цензоров Главлита, не были приняты во внимание, и начальник Главлита С. Б. Ингулов распорядился подписать книгу «Алмамбет и Алтынай» в печать. Тогда Р. М. Бегак и обратилась к своему куратору от НКВД (кстати сказать, им был Н. X. Шиваров, который в 1934 году, занимая должность оперуполномоченного 4-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ, арестовывал Николая Клюева и вел по его делу следствие). В результате «инициатив» политредактора Гослитиздата выпуск книги был задержан. Только после письма Клычкова к Сталину от 7 января 1937 года [28] с просьбой снять с него необоснованные обвинения, выдвинутые Р. М. Бегак, «Алмамбет и Алтынай» вышел в свет.

Эта книга (вместе с другими скромными подарками) была переправлена автором П. Журову, который к тому времени оказался на положении ссыльного в Йошкар-Оле. Друг поэта так откликнулся на эту весточку из Москвы в письме В. Н. Горбачевой от 6 февраля 1937 года (пересланном с оказией):

«Сережины стихи хороши, но мне всегда больно видеть его в роли шлифовальщика чужих алмазов. Для роли Жуковского он слишком богат. <…>

Женщина должна рожать, — иначе она делается бесплодной. Писатель должен писать — иначе его творческое дупло потеряет производительность…

Почему Сережа не пишет?

Почему Сережа не пишет?

Ну, написал бы — и выбросил, — и то было бы лучше» (АК).

Видимо, Клычков тогда еще нашел в себе творческие силы прислушаться к голосу друга: в 1938 году на Лубянке, среди других изъятых при аресте поэта бумаг, был уничтожен цикл стихотворений «Нищий стол» (об этом сообщает дочь Клычкова — Евгения Сергеевна, весной 1990 года допущенная к его «Делу», хранящемуся в архиве Военной коллегии Верховного суда СССР). Вряд ли станет когда-нибудь известно, что за стихи входили в этот цикл, но нет сомнений в том, что они были написаны в 1937 году…

С февраля по июль 1937 года Клычков, в соответствии со вновь заключенным издательским договором, продолжил текущую работу над переводом других глав эпоса «Манас». По словам В. Н. Горбачевой, «он спокойно и страстно отдался работе, уже не думая, что каждое название, каждая деталь, пусть взятая из подстрочника, может быть истолкована самым фантастическим образом: раз заказали продолжение, значит, признали полезной его работу. Как нужно это сознание художнику!» [29].

Однако в ночь с 31 июля на 1 августа 1937 года поэт был арестован. В. Н. Горбачева запомнила эту ночь на всю жизнь:

«Около полуночи — неожиданные, очень громкие, злые удары. Я вскочила и с неосознанной еще тревогой бросилась к двери. В дом вошли трое, сказав что-то в темноту. (В саду были еще люди). Я повела их в комнату Сергея Антоновича. Он зажег свечу, прочитал ордер на арест и обыск… и так и остался сидеть в белом ночном белье, босой, опустив голову в раздумье. Очень он мне запомнился в этой склоненной позе, смуглый, очень худой, высокий, с темными волосами, остриженными в кружок. В неровном, слабом свете оплывающей свечи было в нем самом что-то такое пронзительно-горькое, неизбывно-русское, непоправимое… Хотелось кричать от боли» [30].

Варвара Николаевна тут же начинает хлопотать за мужа. Она пишет письма Сталину и Ворошилову, обращается через посредство художника А. Г. Репникова (оформителя «Алмамбета») к Калинину…, Всё оказалось тщетным. «Жене сказали, — вспоминала Надежда Мандельштам, — что он (Клычков. — С. С.) получил десять лет без права переписки. Мы не сразу узнали, что это означает расстрел. Говорят, что он смело и независимо держался со следователем. По-моему, такие глаза, как у него, должны приводить следователей в неистовство…» [31]

В 1956 году вдова и сын Клычкова получили справку о реабилитации поэта и справку, где указывалась дата его смерти — 21 января 1940 года. Лишь в 1988 году выяснилось, что эта дата была фальсифицированной. Вот что ответила Военная коллегия Верховного суда СССР 6 июля 1988 года на повторный запрос дочери поэта Е. С. Клычковой об обстоятельствах гибели отца:

«Клычков Сергей Антонович… был необоснованно осужден 8 октября 1937 года Военной коллегией Верховного суда СССР по ложному обвинению в том, что якобы с 1929 года являлся членом антисоветской организации „Трудовая крестьянская партия“, имел связь с Л. Б. Каменевым, проводил антисоветскую деятельность в идеологической области. Клычков С. А. был приговорен к расстрелу. Сведениями о точной дате исполнения приговора не располагаем, однако известно, что по существовавшему в то время положению такие приговоры исполнялись немедленно по вынесении. Места захоронения осужденных к расстрелу не фиксировались» [32].

Слезы, горечь и страданье Смерть взяла привычной данью… Но неизъяснимый свет, пронизавший все творчество Сергея Клычкова, дошел к нам через десятилетия мрака и замалчивания. Дошел, — теперь уже навсегда, — чтобы светить всем, подлинно любящим великую русскую поэзию.

Сергей СУББОТИН

ПОТАЕННЫЙ САД

«Я всё пою — ведь я певец…»