Дуэль Лермонтова (Еще одна гипотеза)

Да, можно с уверенностью говорить о присутствии на месте дуэли, кроме четырех секундантов - Глебова, Васильчикова, Столыпина, Трубецкого, и других лиц. Почти точно установлено еще Дружининым и Висковатовым присутствие Р. Дорохова. Висковатов предполагал, что были и другие, и Васильчиков не отрицал этого. Об этом слышал и дальний родственник Лермонтова Лонгинов, а Арнольди прямо указывал в своих воспоминаниях: "Я полагаю, что вся молодежь, с которою Лермонтов водился, присутствовала скрытно на дуэли, полагая, что она кончится шуткой и что Мартынов, не пользовавшийся репутацией храброго, струсит и противники помирятся... Не присутствие ли этого общества, собравшегося посмеяться над Мартыновым, о чем он мог узнать стороной, заставило его мужаться и крепиться и навести дуло пистолета на Лермонтова?" .

Чувствуя себя словно на сцене, Мартынов, боявшийся обвинений в трусости или в пустом позерстве, вынужден был вести себя решительно: быстрыми шагами, как вспоминает Васильчиков, подошел он к барьеру и выстрелил.

Много позже Мартынов рассказывал родственнику Лермонтова Д. А. Столыпину, что он "отнесся к поединку серьезно, потому что не хотел впоследствии подвергаться насмешкам, которыми вообще осыпают людей, делающих дуэль предлогом к бесполезной трате пыжей и гомерическим попойкам".

Безусловно, для Столыпина-Монго, бывшего очевидцем событий, вся линия Мартынова - и вызов на дуэль, и поведение в ходе ее - не могла не быть ясной.

Что же тогда составляло для него загадку?

Не следует забывать, что в этой истории было два действующих лица: не только Мартынов, но и Лермонтов.

И, проследив линию поведения Лермонтова, которой, к сожалению, по существу, никто из исследователей не уделял достаточно серьезного внимания, можно прийти к выводу, что именно она - почти с самого начала и до конца - не могла не быть загадочной для ближайшего друга и родственника поэта. То, что Лермонтов осыпает Мартынова градом насмешек, не могло удивить Столыпина - он достаточно хорошо был знаком с этой чертой характера поэта. Но почему, видя, что Мартынов - человек, которого Лермонтов любил и предстоящей встрече с которым радовался, - всерьез обижается, почему и тогда Лермонтов не прекратил своих шуток, - это был первый вопрос, стоявший перед Столыпиным. Ведь Столыпин знал лермонтовскую незлобивость по отношению к друзьям, его доброту. Почему же поэт повел себя по отношению к Мартынову не так, как по отношению к другим жертвам своего остроумия? Лисаневич, как мы знаем от Висковатова, неизменно отвечал подстрекателям, что он хотя бы потому не может сердиться на лермонтовские шутки, что когда поэт видит, что он, Лисаневич, всерьез начинает обижаться, то немедленно извиняется перед ним. А Боденштедт вспоминал, что когда однажды князь Васильчиков был уязвлен остротами Лермонтова и сказал ему об этом, "Лермонтова искренне огорчило, что он обидел князя... и он всеми силами старался помириться с ним, в чем скоро и успел...".

Почему же поэт повел себя по отношению к Мартынову иначе, чем в других подобных ситуациях?

Далее. На балу у графини Лаваль, где произошла его ссора с Барантом, Лермонтов на первый вопрос своего будущего противника, "правда ли, что в разговоре с известной особой вы говорили на мой счет невыгодные вещи", не счел нужным ответить сколько-нибудь резко или вызывающе. Он спокойно заявил: "Я никому не говорил о вас ничего предосудительного", и лишь когда Барант, настаивая на своем, попытался выговаривать ему, лишь тогда поэт - как человек чести - дал Баранту соответствующую отповедь.

Почему же в ответ на слова Мартынова: "Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах", Лермонтов не только не пытается как-то уладить назревающий конфликт, но и отвечает фразой, после которой Мартынов почти наверняка должен вызвать его на дуэль? Не искал ли Лермонтов по каким-то неизвестным причинам сам повода для дуэли с Мартыновым - таков второй вопрос, который должен был впоследствии возникнуть перед Столыпиным.

В дальнейшем, хотя Лермонтов и не возражает против примирения, он тем не менее не предпринимает никаких попыток к нему. Безусловно, строго придерживаясь правил чести, он, будучи вызванным на дуэль, не мог бы сделать попытки к примирению, но ведь секунданты так и не смогли определить зачинщика, ибо, как писал Васильчиков, "слова Лермонтова "потребуйте от меня удовлетворения" заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов".

С большой неопределенностью ведет себя Лермонтов и на дуэли. Что мешало ему выстрелить в воздух, если бы он по-настоящему хотел помириться с Мартыновым, - вероятно, и этот вопрос стоял перед Столыпиным.

Здесь необходимо уточнить одно обстоятельство: в лермонтоведческой литературе временами встречается сведение о том, что поэт якобы на месте дуэли заявил Мартынову о своем нежелании драться с ним, но разгневанный Мартынов отверг всякие мирные предложения. Некоторые лермонтоведы (не все из них при этом настаивают на обращении Лермонтова к Мартынову) утверждают, что поэт демонстративно выстрелил в воздух, тем самым предлагая Мартынову последовать его примеру. Хотя все эти утверждения и основываются на документальных данных - на письмах современников Лермонтова, - трудно, однако, с ними согласиться.

Дело в том, что смерть Лермонтова вызвала в прогрессивных кругах русского общества столь широкое и яростное негодование против его убийцы, что истинные обстоятельства дуэли под влиянием этих чувств подчас передавались неточно.

В условиях всеобщего справедливого возмущения рождались все новые и новые подробности трагической гибели поэта, рождались слухи, что Мартынов, отвергнув извинения Лермонтова и застрелив его - безоружного, так как поэт разрядил свой пистолет в воздух, - пытался бежать не то в Одессу, не то к чеченцам и был пойман по дороге. Все эти слухи нашли свое отражение в письмах многих современников поэта. На них-то и основываются некоторые лермонтоведы.

Однако воспоминания и письма родственников Лермонтова, друзей его и вообще сколько-нибудь близких ему людей, находившихся в то время на Кавказских водах, начисто опровергают этот вариант, исходивший или от людей малознакомых или вовсе незнакомых Лермонтову, или от тех, кто не был в это время на Кавказе.