Повседневная жизнь депутатов Государственной думы. 1993—2003

«Правда, и в нашей стране бесконечных юристов, их реальных и потенциальных клиентов в конечном счете вопрос решила не юридическая казуистика, а политические расклады. Поэтому Клинтон и уцелел ^[380]. Но его в самый разгар скандала поддерживало более 60 процентов американцев. А у них картина прямо противоположная. — С этими мыслями Пит дошел до поворота на Большую Никитскую и остановился на переходе, раздумывая, заглянуть ли на журфак или идти вверх по Никитской к бульварам. — Согласно социологическим опросам ^[381], более 70 процентов считает, что Ельцин заслуживает импичмента. И вот она странность русской души: с кем ни поговори, никто не верит, что отставка президента возможна. Побеседую-ка еще с народом». — И американец решительно двинулся в сторону университета.

У памятника Ломоносову примостилась стайка ребят, которые курили и болтали о чем-то своем.

«Добрый день, коллеги, Питер Блэйк, корреспондент газеты „The New York Mail“, — по-американски вежливо представился Пит. Студенты уважительно присвистнули. — Меня интересует ваше отношение к импичменту президента Ельцина. Вы наверняка знаете, что завтра Государственная дума начинает…»

«Да знаем мы все, — перебил Пита долговязый парень в потертой джинсовой куртке. — Вообще, стыдно за президента, которому надо доказывать, что ему давно пора в отставку. С другой стороны, нет преемника, которого бы все признавали. А раз так, импичмент не имеет смысла. Поэтому вряд ли удастся. Да и деньги на новые выборы опять надо выпрашивать у вас, американцев, у МВФ. А вы же будете требовать продолжения нынешнего курса. А он нужен только ельцинскому окружению и криминальной элите» ^[382].

«Браток, — подключился к разговору совсем юный мальчишка с банкой пива в руках, — ситуация, понимаешь ли, следующая: массовая импотенция захлестнула страну. Кризис, одним словом. Верхи не могут, низы… тоже не могут. И это на фоне того, что все хочут. Срочно необходим препарат, поднимающий силу воли, и которого будет достаточно „одной таблэтки“». Говоривший смял руками банку и захохотал.

«Тебе уже достаточно, — сердито сказала девушка с пирсингом на хорошеньких пухлых губах. — Я поддерживаю Ельцина только за то, что он пока единственный сдерживает коммуняк. А Зюганов, смертельно боящийся власти и из-за этого еще сильнее ненавидящий Ельцина, будет еще хуже».

Другая девушка, с толстой светлой косой и большими правдивыми глазами, настоящая отличница по виду, заговорила, захлебываясь от волнения: «Никто в Европе или Америке среди бела дня не расстреливал собственный парламент и мирных безоружных людей, как это сделал Ельцин в 1993 году. Он никогда не заслуживал того, чтобы быть главой русского государства. Выборы 1996 года — это фальшивка. Нужен не импичмент, а открытие уголовного дела».

«Господа-товарищи, без язвенника и алкоголика, трехпалого и отравителя канализаций, разгонщика парламентов и истребителя национального богатства шептались бы вы сейчас на нарах в Сибири. Те, кто выжил бы. А не с этим агентом ЦРУ, ФБР или — чего у них там еще есть?» — После реплики парня, который был явно лет на пять старше остальных участников разговора, Пит поблагодарил всех за беседу и попрощался.

Дойдя до Тверского бульвара, он присел на скамейку почти в самом его начале, вытащил блокнот и бумаги, которые сегодня раздавали в Думе. Среди них были и письма людей, присланные в адрес Думы. Например, такое письмо от ветерана Великой Отечественной войны Геннадию Селезневу: «Проголосовать за импичмент — это значит спасти Россию, ее народы, приблизить всенародный праздник, чтобы вся Россия глубоко и свободно вздохнула. Проголосовать против импичмента — это значит продолжить уничтожение России, продолжить геноцид народа. Голосование должно быть только поименное для того, чтобы знать каждого депутата в лицо и как с ним обращаться. Уважаемые народные депутаты! Слово за вами!»

«Слово действительно за ними», — подумал Питер. Пока он листал бумаги, к нему подсела пара — обыкновенного вида мужчина лет сорока и женщина лет тридцати — тридцати пяти. Они спросили у Пита спички, и он, протянув зажигалку и подождав, пока соседи по скамейке раскурят свои сигареты, решил поинтересоваться и их мнением. На сей раз он представляться не стал, а спросил так, как люди обычно обсуждают горячие новости: «А как вы думаете, будет или не будет импичмент?» — безукоризненный русский и стандартная внешность не выдали в нем иностранца.

«Будет или не будет импичмент — в этом обывателю разобраться сложно, — рассудительно сказал мужчина. — Мало найдется народу, который настолько хорошо бы изучил Конституцию. Мне кажется, правильнее спросить не „пройдет или не пройдет“, а „нужно или не нужно“. На мой взгляд — нужно. Пусть будет в России прецедент, когда власти придется отвечать перед народом за результаты своей работы».

«А я с ужасом представляю себе, что начнется, если импичмент пройдет, — сказала женщина, нервно стряхивая пепел, — как коммунисты, не сдерживаемые ничем и никем, тихой сапой заключат союз с Югославией. Если бы не было Ельцина „у руля“, их предложения о военной поддержке братьев-славян уже бы осуществились. И тогда… Мне сразу вспоминаются мои детские страхи о возможной войне со Штатами.

Да и что Ельцина убирать? Что это изменит? В нашей стране любой человек, дорвавшись до власти, тут же начинает деградировать. Воздух такой, наверно…»

Собеседники Пита докурили и пошли дальше по бульвару в сторону Тверской. А Пит еще долго сидел на лавке, читая записи в своем блокноте и принюхиваясь к совершенно обычному майскому воздуху над Тверским бульваром.

Таня общалась с избирателями депутата Анатолия в его общественной приемной, расположенной в убогой комнатенке одного из столичных РЭУ. Помощник Анатоля по округу серьезно, а главное, совершенно некстати заболел, и отдуваться, как всегда, приходилось Татьяне. И вот вместо того чтобы присутствовать при историческом событии — начале слушаний по первому в истории России импичменту первого российского президента, она сидела за облезлым столом на неудобном стуле и слушала десятую по счету старушку.

Жалобы были похожи, как похожи все московские, а может быть, и не только московские РЭУ, жэки и тому подобные конторы. У предыдущей бабуси с неприятным, крикливым голосом и красным лицом текла крыша. И во время первых майских гроз ее «совсем затопило». У кругленькой низенькой бабушки, которая сейчас сидела перед Таней, хулиганы сломали в подъезде перила и почтовые ящики, и она «осталась без программы передач».

Строго говоря, невзгоды большинства этих старушенций не имели никакого отношения к деятельности депутата Государственной думы. Ну не его это задача — заниматься кодовыми замками, гаражами, районными хулиганами и прочей дребеденью. Когда Таня первый раз общалась с избирателями, она каждому прямо так и говорила. Прием шел с невероятной скоростью, и за 20 минут Таня разобралась с двадцатью ходоками. Скандал после этого был несусветный. В первый и, честно сказать, в последний раз душка Анатоль топал на Таню ногами, орал и кричал, что уволит ее немедленно.

Когда гнев Анатоля поутих, он извинился и в течение часа терпеливо объяснял Тане, что высокие политические материи, которыми он занят в Думе, его избирателям непонятны и малоинтересны. Они живут своей повседневной жизнью, состоящей из текущих кранов, засорившихся мусоропроводов и незаконных «ракушек». И повседневная жизнь депутата, состоящая из законов, постановлений и заявлений, по их мнению, бессмысленна и бесполезна. «Чтобы за меня проголосовали в следующий раз, я должен заниматься дворами и подъездами, а не только бюджетом и налогами», — заключил Анатоль. Таня урок усвоила, с избирателями старалась в обычной жизни не сталкиваться, ограничивая свое общение предвыборными встречами, на которых все же говорили не только о бытовых, но и политических проблемах.