Повседневная жизнь депутатов Государственной думы. 1993—2003

Правда, и сторонники импичмента времени зря не теряют. Известно, что лужковские, шаймиевские, рахимовские депутаты получили от своих региональных начальников четкую установку — голосовать «за» и их вряд ли удастся переубедить или перекупить ^[370].

Вот если бы Примус занял правильную позицию — сказал бы своим дружкам-коммунистам, что уйдет в отставку, если они не прекратят с импичментом шалить. Может, и оставил бы его Дед ^[371] в покое.

Хотя нет. Все равно бы не оставил. Березовскому Примаков давно как кость в горле. Да и время уже. Пора Царю Борису преемника искать. Такого, чтоб свой был на 200 процентов. А Примаков — он точно не свой ^[372].

«Николай Васильевич, вам-то это зачем? — Круглое лицо Гусятникова расплылось в добродушной улыбке так, что неопределенного опенка светлые глаза превратились в узкие щелки, как у кота, приготовившегося к прыжку за добычей. — Вы, я слышал, и в Думу следующую идти не планируете. Вам сейчас что надо? Вам надо спокойно подготовить плацдармы для комфортной жизни на думской пенсии. Вы человек разумный, кое-что и сами приготовили. И фирма консалтинговая у дочки есть, и акции неплохого АО — у сынишки. Но, знаете, в жизни все так ненадежно, — Гусятников притворно вздохнул, — и фирмы разоряются — заказы теряют, и акции обесцениваются. Да мало ли…»

Ничуть не введенный в заблуждение нарочитой доброжелательностью президентского эмиссара депутат тревожно заерзал в кресле. «Вы подумайте, — голос Гусятникова по-прежнему был вкрадчивым, — зачем вам этот импичмент, зачем вам это голосование. Перед избирателями отчитываться? Да они вам теперь до лампочки. Перед партией? А что она вам хорошего сделала? Вы что думаете, что ваш Зюганов, даже если импичмент и пройдет, поднимет народные массы на свержение антинародного режима? Да он сам первый молится, чтобы все провалилось».

«Ну, это вы, молодой человек, загнули». — Николай Васильевич в глубине душе разделял аргументы собеседника, но был шокирован его наглостью. «Загнул? Вспомните девяносто шестой год. Тогда у ваших шансов было куда больше. Вы выиграли фактически. И что? Взяли свою победу?» — Гусятникова начинал раздражать этот коммуняка, который наверняка даст себя уговорить, но считает нужным при этом ломаться как первокурсница. Сколько дел через этого дедка проворачивали, а сейчас он вдруг вздумал взбрыкивать.

«Так, оставим лирику, перейдем к делу. Мы готовы гарантировать вам, что у ваших бизнесов в С-ской области проблем не будет. В обозримой, разумеется, перспективе. Мы готовы найти вам покупателя, жирного покупателя, которому вы сможете продать свой округ. Объясняю — сдать ему свои связи, своих людей и получить за все это приличную сумму денег. Чего вам еще надо? Правительственную наградку за беспорочную службу отчизне? Для детей, внуков что-то? Говорите, пока я добрый». — В железобетонном голосе чиновника теперь не было и намека на дружелюбие.

«Я не могу… Как я смогу не проголосовать… Это — конец. Это не то что из группы, но из Думы бежать придется. Мне руки никто не подаст». — Николай Васильевич чуть не плакал.

Гусятников пристально взглянул на депутата и заговорил даже сочувственно: «Зачем же не голосовать. Вы голосуйте. Голосуйте „за“. Хоть по всем пунктам… Кроме Чечни. Скажете потом, что ошиблись, что очки забыли. Да что угодно. Вы что думаете, вы один такой будете? А насчет группы — вообще выбросите из головы. Если вам так нужно в коллективе состоять, запишитесь в „Народный депутат“ — мы скоро группу свою начнем сколачивать с прицелом на следующую Думу. Ну, по рукам?»

В этот момент дверь открылась и в кабинет вошел Никита Петрович, помощник депутата. «Тебе что, Никита?» — Николай Васильевич не смог скрыть волнения и раздражения. «Я взял распечатки голосований, которые вы просили». — Огоньков отвечал своему шефу и в то же время злобно смотрел на Гусятникова.

«О’кей, мне пора, — сказал посланец президента, поднимаясь. — Я восхищен, Николай Васильевич, вашей разумной позицией. На таких, как вы, и держится наша страна».

Гусятников вышел. И в кабинете повисла тишина. Огоньков тревожно думал о цели гусятниковского визита. Николай Васильевич не менее тревожно размышлял о последних словах своего гостя.

Между собой депутат и его помощник эту тему обсуждать не стали.

В то же самое время в том же новом здании Думы, только тремя этажами выше, Алексей Букашев беседовал с депутатом N из К-ской области.

«Дорогой мой! Вы тысячу раз правы. Вы думаете, мы не понимаем, что Ельцин — это зло? Но вы же знаете, что выбирают из двух зол. Правильно. Меньшее! У нас есть точная информация, поверьте, у нас в „Бете“ сидят настоящие профи — так вот, надежная информация из Кремля, что, если Дума проголосует за импичмент, Дедушка разгонит ее к такой-то матери.

Как? Да как угодно. Отзовет кандидатуру Степашина и внесет Чубайса, Черномырдина, Юмашева, да хоть самого Березовского. И что вы тогда станете делать? Проголосуете? Так он и к силовому варианту готов. Верные источники сообщают, что кантемировцам и таманцам ^[373] уже дан сигнал был наготове. Не пойдут, думаете? Не девяносто третий год? Губернаторы теперь Ельцина не поддерживают? Вы что, не знаете всех этих местных царьков? Да это они сейчас охрабрели, потому что не цыкали на них давно.

Новый указ 1400 ^[374] уже написан. Проголосуйте только в субботу. И такое начнется! Ну, скажите, кому нужен этот хаос, эта сумятица? А может, и гражданская война.

Эти люди способны на все. На любые провокации. Вы говорите, Ельцин стар. Да, может, он и суперстар. Но „семья-то большая“… И молодая!

Потом, вы же охотник Вы же знаете, что матерого, если тронул, лучше сразу добивать. Иначе — беда. Сразу — Дума не может. Не в ее это компетенции. Значит, не вы его, а он вас завалит.

Послушайте. Через год, а может, и раньше ЕБН ^[375] уйдет. Сейчас надо думать о том, как дальше жизнь выстраивать, кого вместо него ставить, чтобы все не переругались и не передрались. Вы же знаете, как у нас все политики и все олигархи друг друга любят. Сегодня надо разумных людей консолидировать, а не воду на „красную“ мельницу лить ^[376].

„Бета“ вам и раньше была другом. Мы вам помогали и в 1995-м, на думских выборах, и в 1996-м — на губернаторских. Тогда, правда, не совсем удачно вышло, ну, что ж без осечек не бывает. Мы готовы поддержать вас и в декабре 99-го. Финансовые вопросы, губернатора — берем на себя.

Вы меня правильно только поймите. Я вас не покупаю. Вы — государственно мыслящий человек. Такие люди, как вы, нам в Думе и нужны. Мы с вами сотрудничать в любом случае будем.

Но, честное слово, зачем вам лезть в эту чужую и глупую притом игру? Сегодня — среда. Голосование — в субботу. Поезжайте завтра или в пятницу домой, в округ — срочно. Хотите, мы вам какое-нибудь неотложное депутатское дело организуем. А оттуда отбейте телеграмму. Правительственную. „Горячо поддерживаю все пять пунктов обвинения. Прошу внести мою телеграмму в протокол и засчитать мой голос. Депутат N. М-ский округ № * К-ской области. 15 мая 1999 года“ ^[377]. Ну как? Лады? Жду звонка. Звоните на мобильный или в офис в любое время дня и ночи».

«Они пригласили Горбачева, Хасбулатова, Руцкого, Грачева… Никто из них не придет. Что говорить? О чем? О развале Союза, разгоне Верховного Совета, Чечне — обо всем, что произошло за последние девять лет? А о чем должны рассказывать патриотические писатели, которых тоже позвали? Они-то, наверное, придут ^[378]. Ведь „поэт в России больше, чем поэт“. Зато юрист в России меньше, чем юрист. Это — или „голый министр“, или легкомысленный прокурор, или сын юриста ^[379]. Поэтому, с юридической точки зрения, их импичментная конструкция, конечно, критики не выдерживает». — Питер Блэйк, выйдя из Думы, медленно шел по Моховой по направлению к старому зданию МГУ.