Женатый мужчина

— Я бы тебя разочаровал, уверен. У меня явно не хватит честолюбия, чтобы преуспеть.

— Честолюбием я тебя начиню. Я уж не позволю тебе отступиться. Ты человек незаурядный — по крайней мере я так нахожу… — Она произнесла это пронзительным голосом, на грани истерики. — Я верю в тебя, потому что люблю. Или люблю, потому что верю? Нет, как это все-таки несправедливо. — Она снова опустила глаза. — Вы с Клэр двенадцать лет назад сказали друг другу какие-то глупые слова, подписали какую-то глупую бумажку, и вот ты принадлежишь ей и не можешь быть моим, хотя в глубине души, как пишут поэты, я произнесла те же слова. Я не просто подписала клочок бумаги. Я ведь говорила тебе, да? — что никогда еще не любила. Так это правда. Я никогда еще никого не любила. Я ложилась в постель и все ждала, когда же то, что происходит здесь — и она провела рукой по телу, — отзовется чувством во мне. Потом я решила, что, раз уж не способна полюбить одного мужчину, буду любить весь род людской, и кинулась заниматься благотворительностью в тюрьмах. Ты знаешь, куда это меня завело. В никуда. Абсолютно никуда. Мелкий жулик вообразил, что я жажду острых ощущений… — Она подняла на него глаза. — А потом появился ты. Известный, приличный человек, немножко напыщенный, но с высокими идеалами. — Она сжала ладонями его щеки. — Ты не можешь осуждать меня за то, что я тебя полюбила. Ты много, много лучше тех, кого я встречала до тебя, — богатых и бедных. Может, потому, что ты ни то, ни другое. Какая жалость, что есть Клэр. Ну, неважно. Об этом потом… Давай ужинать, а то кнели совсем раскиснут. Если от них еще что-то осталось.

Она поднялась, и они пошли вниз ужинать. Потом легли в постель. А потом Джон отправился домой — к Клэр. Но за весь вечер о ней больше не было произнесено ни слова, и дома он уснул, едва коснувшись подушки, довольный тем, что сумел так удачно выйти из трудного положения.

Глава девятая

Информация Паулы оказалась точной: 7 февраля премьер-министр объявил, что рекомендовал королеве распустить парламент. Тремя неделями позже должны состояться всеобщие выборы.

Новость эта вызвала панику у лейбористов Хакни-и-Харингея. Было созвано чрезвычайное заседание исполнительного комитета для решения вопроса о том, не следует ли ускорить проведение предвыборной конференции, и так уже перенесенной на середину февраля. Было единодушно решено немедленно выдвинуть кандидата, а конференцию провести в ближайшую субботу — возникли лишь некоторые разногласия, полномочен ли исполком решать этот вопрос или же необходимо созывать специальное заседание Главного административного комитета для переноса срока конференции. Сторонники О'Грэйди возражали, что, поскольку Главный административный комитет — это и есть Комитет по созыву конференции, абсурдно собирать его, чтобы он разрешил самому себе собраться вновь. Группа газеты «Трибюн» сочла довод вполне логичным, но, поскольку он исходил от сторонников О'Грэйди и был поддержан сторонниками Джона, они заподозрили «фашистский сговор» и настояли на том, чтобы все было проведено в строгом соответствии с правилами процедуры.

После трех часов прений их предложение забаллотировали и было решено, что Главный административный комитет соберется для избрания кандидата через два дня, в субботу, 9 февраля 1974 года, в два часа дня. Джон, с помощью Гордона, занялся составлением своей речи. Это было нетрудно, поскольку его оценка создавшейся кризисной ситуации не только соответствовала тому, как ее понимали в Транспорт-Хаусе, но и могла быть изложена спокойным тоном, которого ему следовало держаться в предвыборной кампании, чтобы одолеть как левых, так и правых кандидатов. «Только фанатики-консерваторы, — писал он, — верят, будто нынешние беспорядки в экономике — плод коммунистического заговора с целью свержения существующего строя. Мы, социалисты, знаем из горького опыта истории, что забастовка — единственное оружие, с помощью которого трудящиеся могут улучшить свои материальные условия, относительное и абсолютное благосостояние. Конечно, мы против инфляции и за соблюдение закона. Но парламент не имеет права использовать заработную плату в качестве инструмента давления на трудящиеся массы, отказывая им в праве продавать свой труд как можно дороже. Это несправедливо — расширять свободу рынка для бизнесмена и отказывать в свободе рабочему». «Если вы изберете меня, — скажет он в заключение, — я приложу все свои способности для проведения в жизнь социальных, экономических и политических реформ, изложенных в нашей программе. Я прошу вас назвать меня своим кандидатом не за то, что сделал или старался сделать для лейбористской партии в прошлом, я предлагаю вам свои способности, которые хочу отдать продвижению Великобритании к социализму…»

Отстучав эту речь двумя пальцами на машинке в конторе, Джон проверил ее на Гордоне, получил одобрение и затем показал Клэр, которая, пробежав текст глазами, сказала: «Очень хорошо, дорогой» — так она говорила Тому, проверяя его домашние задания. На следующий день Джон попросил Паулу сказать свое мнение. Она прочла текст трижды, а потом стала разбирать строчку за строчкой.

— Не надо так яростно защищать забастовки, — сказала она, — даже лейбористы обеспокоены силой профсоюзов.

— Знаю, но они все равно будут голосовать за О'Грэйди.

— А не попробовать ли перетянуть их на свою сторону?

— Гордон делит делегатов на четыре группы. Старые правые из Таммани-Холла ^[43], затем правые социал-демократы помоложе, умеренные левые и левые радикалы. Мои сторонники почти исключительно из второй группы, поэтому надо сагитировать одну из трех оставшихся групп. Пытаться переплюнуть ОТрэйди было бы роковой ошибкой, а выступать вдруг с троцкистских позиций может показаться неубедительным. Надо ставить на умеренных левых…

— Тогда стоит сказать что-нибудь о Национальном управлении по предпринимательству ^[44]. Разве это не любимое их детище?

Так они провели весь вечер за кухонным столом, а не в постели, как обычно. Паула не была профаном в политике, но плохо представляла себе лейбористов. Джону пришлось объяснять иные нюансы в своей речи, против которых возражала Паула, ибо в своей новой роли его политического советника она не упускала ни единой мелочи. Однако к полуночи в речь были внесены кое-какие поправки, и Джон, вернувшись домой вконец измочаленным, подумал: не предпочесть ли безразличие Клэр горячей заинтересованности Паулы?

В торжественный день ничто не могло отвлечь Клэр от выполнения своего долга. Она собиралась съездить в коттедж на субботу и воскресенье, посмотреть, не лопнули ли от морозов трубы, но изменила свои планы и готовилась появиться с детьми и мужем.

— Как одеться? — спросила она за завтраком. — Получше или попроще?

— Что-нибудь среднее, — сказал Джон. — Я надену вельветовый костюм.

— Может, твидовый?

— Для Ист-Энда слишком аристократично.

— У меня есть простая юбка, которую я купила на распродаже. Надену ее с блузкой и трикотажной кофточкой. А дети могут надеть джинсы. Немного по-американски, все-таки — супруга кандидата с детьми.

Пообедав пораньше, они на своем «вольво» поехали в Хакни. Том сидел молча, недовольный, потому что тоже настроился ехать в коттедж испытать там авиамодель, но уже на Марилебон-роуд дети повеселели и принялись изображать, как отец репетирует перед зеркалом в ванной свою речь.

Видя их хорошее настроение, и Джон немного успокоился: всю истекшую неделю его грызли сомнения — зачем он ввязался в эту авантюру, но сейчас, когда отступать было некуда, он исполнился решимости победить. У него сосало под ложечкой от страха и волнения, но ему это нравилось: понравилось ему и то, что Гордон с небольшой группой единомышленников ждал его у ратуши.

Гордон подошел открыть дверцу.

— Здесь можно оставить машину? — спросил Джон.

— По-моему, вполне, — сказал Гордон.

— Надеюсь, из-за ржавчины незаметно, что она не английская.