Женатый мужчина

— Как?

Она ответила не сразу, делая вид, будто никак не может закрыть кран.

— У меня есть кое-какие связи, — сказала она.

— В лейбористской партии?

Она повернулась и как-то странно посмотрела на него.

— Нет, не в лейбористской партии, а среди самых что ни на есть пролетариев.

— Случайно не друзья Терри Пайка?

— Скорее знакомые. — Она поставила чайник на огонь. — Но это, как он выражается, «фигуры». Они пользуются немалым влиянием.

— Я предпочел бы обойтись без их помощи.

— Почему?

— Потому что такие люди действуют по принципу «услуга за услугу».

— Только не тогда, когда им платят. А потом, они вам и так обязаны. Терри по крайней мере.

— Я бы предпочел сказать, что мы сочлись. Паула вернулась к столу с тенью досады на лице, словно только что обнаружила, что барашек пережарен.

— Хорошо, — сказала она, — я ведь только предложила. Но знаете, вы недалеко уйдете в политике, если будете так привередничать.

— Что значит — привередничать?

— Будете чересчур джентльменом. Вести игру по правилам.

— По крайней мере не кончу за решеткой.

— Ни Черчилль, ни Ллойд Джордж не кончили, а когда надо было, щепетильностью не отличались. Наша с вами беда в том, что видеть грубую правду жизни нам не позволяет воспитание. А вера в честную игру — это непозволительная роскошь, вроде яхты или «роллс-ройса».

— А как тогда понимать то, что называется «цивилизацией»?

Лицо у нее вдруг приняло жесткое выражение, щеки запылали.

— Цивилизация — это миф, — сказала она. — Во всяком случае, этому меня научила работа в Уондзуорте. Жизнь — это борьба за существование не только для зверей, но и для людей…

Джон отметил, что горячность делала ее еще привлекательней.

— …и выживают наиболее приспособленные? — улыбнулся он.

— Да. — Ее разбирала досада оттого, что Джона, видимо, забавляли ее слова.

Закипел чайник, и она пошла к плите, чтобы приготовить кофе.

— Я знаю, — язвительно заметила она, — если человек богат, он, вполне естественно, считает, что таков порядок вещей, и его даже слегка раздражает, когда бедные этого не понимают. У моего папеньки именно такая точка зрения. Но если посмотреть на общество глазами Терри, то видишь, насколько оно организовано, чтобы защитить интересы собственников от тех, у кого собственности нет.

— Пусть законы цивилизации зиждятся на несправедливости, — посерьезнел Джон. — И возможно, они — роскошь, но все-таки они предпочтительнее законов джунглей.

— Даже с этим я не могу согласиться, — сказала Паула, ставя кофе на поднос. — Идемте наверх! — внезапно объявила она и решительно пошла к винтовой лестнице.

— Почему не можете? — осведомился Джон, поднимаясь за ней следом.

— То, что вы зовете цивилизацией, ваша хорошо отлаженная система государственных субсидий, делает людей вялыми и сонными, как в Швейцарии. — Она добралась до верха винтовой лестницы и прошла к камину. — Не станете же вы утверждать, что в вашем законопослушном обществе процветает искусство. В Италии эпохи Возрождения и в шекспировской Англии люди вовсю убивали друг друга. — Она села на диван и налила две чашки черного кофе.

— Вы оптимистка, — сказал Джон, садясь рядом, — если думаете, что Терри Пайк напишет «Гамлета».

— «Гамлета» ему не написать, — отвечала Паула, — потому что культура отравлена для него своей связью со средним сословием; что же до человеческих качеств Гамлета, то у Терри их определенно больше, чем у молодых людей, которых вы видите на званых обедах или на балах дебютанток. И если б он узнал, что дядя убил его отца, он не ограничился бы заявлением в местный полицейский участок.

— И вы одобряете это? Она помедлила.

— Да, я восхищаюсь тем, как они решают свои дела и не бегут плакаться инспекторам соцобеспечения или советникам по матримониальным вопросам.

— То есть решают их, вы хотите сказать, с помощью дробовика?

Она засмеялась:

— А вы за то, чтобы они сражались на шпагах?

— Я за то, чтобы они вообще не прибегали к насилию.

— Это вы только так говорите. Мы все так говорим, хотя общепризнанные исторические и литературные герои больше напоминают лондонских гангстеров, чем адвокатов и бизнесменов. Вспомните осаду Трои. Парис похитил чужую жену, тогда Менелай собрал друзей и отправился забирать ее силой. Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон — все они прибегали к насилию ради достижения своих целей, и мы восхищаемся ими. Отелло задушил Дездемону, заподозрив ее в неверности, и трагедия не в том, что он ее задушил, а в том, что она была невинна. Сила, кровь, любовь, дружба — все перемешано, и даже сейчас в нашем аккуратненьком бюрократическом раю полнокровной жизнью живут те, кто не боится опасности.

— Как Терри Пайк?

Она вспыхнула:

— Да. Как Терри Пайк, и Джимми, и некоторые их друзья. Они презирают благополучный мир, где ежегодно повышают жалованье и выплачивают пенсии из фонда отчислений. Они не хотят быть прирученными и выхолощенными законом. Дружба, честь, верность, любовь для них не просто слова, как для нас, — это часто вопрос жизни и смерти. Они живут страстями, известными нам лишь по книгам или кино; пусть эти люди оказываются вне общества и вне закона, полжизни проводят в тюрьме, но по крайней мере другую половину они живут настоящей жизнью, тогда как мы видим ее только по телевидению.

Озадаченный этим потоком слов, Джон только ухмыльнулся:

— Послушать вас, они просто неотразимы. Паула, все еще разгоряченная полемикой, посмотрела ему в глаза:

— Вы любите меня?

— Да, — сказал он. — Люблю.

— Действительно любите?

— Да. Действительно люблю.

Она вздохнула и отвела глаза.

— А вы сомневаетесь? — спросил он.

— Нет, но было бы проще, если б не любили, — сказала она.

— Понимаю.

— И мне было бы легче, если б я не любила вас.

— Так вы, значит, меня любите? Она взглянула на него:

— Да.

Он улыбнулся и взял в ладони ее руку:

— Не делайте из этого трагедии.

— Но это именно трагично по многим причинам, потому что я люблю вас и хочу быть вашей, а вы женаты…

— Теперь это уже не имеет никакого значения, — сказал он.

Она помедлила, словно осмысливая его слова, потом покачала головой:

— Не хочу разрушать чужую семью.

— Вы тут ни при чем. Все, что можно разрушить, уже разрушено.

— Вы уверены? Дайте мне слово.

— Да.

— А если с моей стороны тоже что-то было… — Она отвернулась, точно боялась, что он все прочтет в ее глазах. — Причина, по которой я не была близка с вами до сих пор… я могла бы это скрыть от вас, если б вас не любила, теперь же не смогу…

— Вы должны мне все рассказать.

— Но вы отвернетесь от меня.

— Не очень-то вы мне верите.

Она повернулась к нему, схватила за руку и лихорадочно прошептала:

— Я лгала вам.

— Когда?

— Я спала с ним.

— С кем? С Терри Пайком? — Да.

Джон высвободил руку и отвел от Паулы взгляд.

— Это случилось после того коктейля, который я устроила в его честь. Помните, я вам рассказывала. Он был так этим унижен. И мне пришлось… чтобы доказать… сама не знаю… доказать, что я понимаю его.

— Только тогда, один раз? — спросил Джон холодным, бесстрастным тоном стряпчего, ведущего перекрестный допрос.

— Нет, — сказала она уныло. — Чего притворяться. У нас был роман.

— И долго?

— Я не любила его, — сказала она. — До суда. После суда мы приехали сюда. Это была последняя наша встреча. Я должна была оставаться с ним до тех пор. Но теперь все кончено. Он знает. Больше мы не виделись.

— Но до рождества, до суда, когда мы уже встречались, вы продолжали видеться и с ним.

— Я не любила его. Я вас люблю. Но я была ему нужна. Я просто не могла взять и отшвырнуть его. Но быть близкой с вами и с ним я тоже не могла. Я думала об этом и поняла, что не могу, хотя дороги мне были вы.

— Понятно, — с сарказмом протянул Джон. — Я вам безмерно благодарен за вашу откровенность…