Женатый мужчина

Изгой, неспособный сделать даже первый шаг по лестнице успеха — всего лишь устроиться на постоянную работу, видит, что перед ним и обществом глухая стена, преодолеть которую он не в силах. Отчуждение личности от общества достигает критической массы — человека охватывает смутная, но острая ненависть, и тогда он берет булыжник и разбивает им витрины, крушит киоски, переворачивает автомашины, бросает в полицейских бутылки с зажигательной смесью.

Так или примерно так начинались молодежные волнения во многих английских городах летом 1981 года. Нередко их прямо провоцировала полиция, не без основания видя в праздношатающихся молодых людях реальную угрозу общественному порядку.

Боюсь, большинство участников известных волнений не были ни отъявленными хулиганами, ни сознательными борцами. Несколько упрощая, можно выделить суть этих действий: это был бунт «недопотребившего потребителя». Общество с помощью образования и системы массовых коммуникаций готовило из них образцовых потребителей, но именно потреблять-то им как раз общество и не позволяет. Происходит разрыв между социально-психологической установкой и реальным ее воплощением. Разрыв драматичный, ибо все больше и больше людей на собственном опыте разочаровываются в мифе «равных возможностей» при капитализме.

Если внимательно прочитать роман, то откроется любопытная вещь: современное английское общество не устраивает ни одного персонажа книги. Не говоря уж о Джоне, Пауле, Терри или Гае, оно не нравится и всем остальным, включая наверняка сэра Кристофера Джеррарда, сэра Джорджа Масколла и тестя Джона, Юстаса. Последний, будучи человеком тонким и неглупым, остро ощущает завершение некой продолжительной эпохи в истории Англии. Развеялись дымом имперские идеалы — на смену им не пришло ничего. Правящий класс упорно цепляется за свои привилегии: смешон, но тем не менее живуч снобизм, с которым сойдут в могилу матушка Клэр и матушка Джона.

В книге Рида в тугой узел завязано немало животрепещущих для современной Англии политических и социальных вопросов, поданных с разных, часто противоположных точек зрения. Генри Масколл целиком и полностью поддерживает «монетаризм», ныне проповедуемый Тэтчер, и в глубине души предпочел бы еще более сильную власть, чтобы держать в повиновении рабочих. На другом полюсе стоит лейбористский журналист Гордон Пратт, трезво видящий все недостатки лейбористского движения и все же не пасующий в борьбе. Своего рода парадоксальной критикой хваленой британской демократии и парламентаризма можно воспринять и на удивление легкую победу Джона Стрикленда на выборах. Скорее всего, избиратели предпочли его только потому, что им не предложили никого более серьезного и значительного. Более того, так складывалась расстановка сил в избирательном округе, что скромный центрист-реформист Джон оказался приемлемой, компромиссной фигурой. Перед нами ситуация единичная, но типичная.

Впрочем, небезосновательно и разочарование Джона в парламентской деятельности — он ясно увидел невозможность добиться даже самых скромных результатов.

Одним словом, Рид поведал историю действительно невеселую, но, конечно, далеко выходящую за рамки, декламируемые заглавием книги. Рид, кстати, как и многие другие современные писатели Запада, сильнее в отрицании, в критике. Он пишет о том, что лучше всего знает, пишет честно, трезво, с горечью. А правда, как бы она ни была сурова и горька, всегда помогает людям лучше понять себя и окружающий мир, что в конечном итоге не может не вести к нравственному и социальному прогрессу человечества.

Георгий Анджапаридзе

Женатый мужчина

ЧАСТЬ I

Глава первая

В пятницу, 3 августа 1973 года, в одном из присутствий Коронного суда центрального Лондона сидели трое: нервный юноша с худым лицом, полный мужчина в очках, в мятом синем костюме и высокий, средних лет адвокат в парике и мантии. Дело они обсуждали одно и то же, но выражение лиц при этом у всех было разное. Молодой человек был обвиняемым и имел испуганный вид, вполне естественный в его незавидном положении; второй собеседник, его поверенный, почтительным кивком сопровождал каждую фразу третьего, а тот, хотя и обращался к обоим, глядел как бы сквозь них, словно ждал, не появится ли в дверях кто-то более для него интересный.

Примечательным в этом разговоре было, пожалуй, только то, что адвокат Джон Стрикленд, которому приходилось заниматься подобными делами изо дня в день, слишком горячился. Более того, он недовольно хмурил брови, и его голос порой срывался от раздражения, причина которого — неизвестная обоим собеседникам — состояла в том, что больше месяца тому назад он вдалбливал своему клерку, что не желает никаких дел на август, и вот тебе, третье августа, а он вынужден торчать здесь и защищать этого механика, обвиняемого в укрытии краденого.

Обвинение было плохо обосновано, а этот тупица поверенный посоветовал клиенту не признавать себя виновным, но тогда после доследования слушание дела перенесут на следующую неделю и вновь придется тащиться в суд. Поэтому Джон Стрикленд пытался убедить поверенного, что на основании имеющихся данных клиент все равно получит шесть месяцев, зато если он признает себя виновным и дело не придется возвращать на доследование, то срок наверняка дадут условно.

Парень упрямился — похоже, считал неправильным признаваться в том, чего не совершал, — но для поверенного авторитет Джона Стрикленда был так велик, что он убедил парня согласиться. На этом они и разошлись, а чуть позже снова встретились, теперь уже в зале суда. Механик признал себя виновным, Джон не жалел красноречия, чтобы смягчить наказание, но на судью оно не подействовало. Приговор был, как и следовало ожидать, шесть месяцев тюремного заключения, но отнюдь не условно, и если Джон Стрикленд освободился в суде так удачно, что мог еще успеть на пятичасовой поезд в Норидж, то молодого механика потащили в камеру.

На улице Джон окликнул такси, но по рассеянности назвал вокзал Паддингтон, откуда обычно ездил по пятницам в свой коттедж в Уилтшире, и, только увидев на Оксфорд-стрит туристов в Lederhosen ^[1], вспомнил, что сам тоже в отпуске и собрался к детям и жене, которые живут у ее родителей в графстве Норфолк, а значит, такси везет его не в ту сторону. До вокзала на Ливерпуль-стрит он добрался, когда пятичасовой уже ушел, да еще выложил вместе с чаевыми больше трех фунтов надменному таксисту.

Купив билет, Джон кинулся к телефону-автомату, чтобы позвонить жене. Ожидая, пока она подойдет, он дышал запахом загаженной будки и разглядывал надписи, нацарапанные на выкрашенных бежевой эмалью стенках: имена, непристойности, девизы футбольных болельщиков, а в основном — просто бессмыслицы. Не дозвонившись, он вошел в станционный буфет и в ожидании следующего поезда взял чаю с молоком в пластиковом стакане и сел за столик. На лице его застыла унылая покорность, но выражения своего лица он видеть не мог, зато перед глазами отчетливо застыла худая физиономия стриженого механика, слушающего приговор: смесь страдания и торжества, точно он ждал несправедливости и радовался тому, что ожидания оправдались.

Джона волновала не несправедливость — в нем давно утвердилось безразличие к судьбе клиентов. Сейчас его интересовало только одно: не пойдут ли разговоры, что он подвел клиента ради собственной выгоды, — не от механика, конечно, тот явно глуп и, скорее всего, действительно мошенник, а от этого пройдохи поверенного? Джон не сомневался в прочности своей репутации, просто пережитая неприятность усугубляла и без того скверное настроение, вызванное необходимостью тащиться куда-то из Лондона, да еще в пятницу, на ночь глядя.