Российская империя в сравнительной перспективе

Россия, напротив, находилась на дальней восточной окраине Европы. Промышленная революция с самого начала расширила пропасть между европейским центром и периферией. К тому же, в XVIII веке царская Россия добилась триумфального успеха в главных имперских делах, а именно, в войне и территориальной экспансии. Это уменьшило страхи, внушенные культурной отсталостью: в конце концов, римские элиты часто склонялись перед греческой культурой, утешаясь воспоминаниями о своих военных и политических победах.

В последние десятилетия политика царизма казалась менее успешной, и уверенность в себе русских элит снизилась. Ощущение уязвимости, связанное с кризисами, которые были вызваны проникновением капитализма в западные окраины, очень усилилось после двух польских восстаний и объединения Германии. Казалось, что враги сосредотачиваются и снаружи, и внутри. К 1900 году Германия стала самым сильным государством в Европе и в военном и в экономическом отношении. Элиты западных окраин могли быть либо польскими, либо немецкими или еврейскими. У первых было достаточно причин, чтобы предпочитать толерантность Габсбургов господству Российской репрессивности. У вторых были те же причины предпочитать и Австрию, и Германию. Каковы бы ни были их предпочтения, они доминировали в обществах региона, который надо было пересечь, чтобы вторгнуться в сердце России. Все эти факторы, а также, конечно, типичные для поздней викторианской эпохи империалистические и расистские концепции, повлияли на представления русских о западных окраинах. Прежде всего, осознание того, что Россия слабее Германии, и что российские массы отстают от немцев, поляков и евреев в образовании, богатстве и предпринимательстве, переросло в острое чувство культурно-этнической уязвимости, действительно нетипичной для европейских морских империй, но вполне понятной, если вспомнить известное сравнение положения России в Европе и в Азии, принадлежащее Достоевскому.

Однако можно провести в каком-то смысле полезное сравнение некоторых британских колоний и западных окраин Российской империи. Речь идет об Ирландии и Польше. Безусловно, ни один англичанин не считал ирландцев культурно более продвинутыми, чем его страна. В этом смысле параллель с российской Польшей конца XIX века – бессмыслица. С другой стороны, в обоих случаях метрополия и колониальная провинция были разделены глубокой религиозно-этнической и исторической ненавистью.

В XVI–XVIII веках Ирландию рассматривали как уязвимый черный ход в Англию, через который могли атаковать французские или испанские католики. В то время англичане подрывали позиции ирландской землевладельческой элиты и отказывали католикам в местах в правительстве и в некоторых профессиях. Таким образом, они убедили себя в том, что их власть в Ирландии – в безопасности, по крайней мере, в отсутствии французской агрессии²¹. В Польше XIX века русские следовали похожей стратегии, хотя и с меньшими рвением, беспринципностью и достижениями.

Может быть, им следовало бы усвоить урок, преподанный Ирландией в XIX веке, где грамотность населения и социально-экономическая модернизация способствовали подрыву политического режима XVIII века, а с ним – и союза с Британией²². Ключевой момент здесь в том, что в предмодерную эпоху империя вполне могла быть федерацией аристократий. Российская империя – один из вариантов политических систем такого типа. Она интегрировала ряд нерусских аристократий в имперскую элиту и предоставляла им преимущества и престиж карьеры на службе империи, а также защиту от их крепостных и выгоды торговли на имперском рынке. Например, очевидно, что немецкая аристократия в балтийских провинциях получала больше преимуществ от царской империи, нежели русское крепостное крестьянство. Британия в XVIII веке была уже больше, чем аристократическая федерация. Это была, к примеру, огромная торговая сеть, к тому же, она имела много относительно демократических, самоуправляющихся колоний поселенцев. Но значительная часть империи была аристократической федерацией и оставалась ею даже в XX веке. К тому времени стремление управлять Ирландией при помощи союза с протестантским аристократическим «потомством» стало уже давно неуместным. В таких менее развитых регионах, как Бискайский залив, Индия и Малайя, подобная политика союза с аристократической элитой оставалась еще, в полной мере или частично, реальным вариантом.

В Польше конца XIX века, как и в Ирландии, эта стратегия перестала быть достаточной. Чтобы сохранить такие развитые общества, как Польша и Ирландия, особенно когда демократические и этнонационалистические доктрины глубоко укоренились в Европе и угрожали традиционным идеологическим основаниям, в империи нужны были новые меры.

Тратить время и средства на безуспешные попытки поселить на западной окраине русских землевладельцев (как это делала Россия) было бесполезно: больше пользы принесло бы вложение средств в начальное образование белорусского и украинского крестьянства в «русском духе»²³. Но в 1860-х годах царское правительство не было расположено рассуждать в таких категориях. Кроме того, плохие отношения режима с большей частью интеллигенции означали, что учителя могли с одинаковой легкостью стать как агентами имперского патриотизма и русской культурной ассимиляции, так и агентами социальной революции²⁴.

Это подводит нас к одной из главных слабых сторон царской империи в ее последние десятилетия. Отчасти, потому, что ей не предоставили надежных гражданских и политических прав, преданность русской интеллигенции часто была, в лучшем случае, невсецелой. Это неизбежно влияло и на нерусских интеллигентов, от которых трудно ожидать большего энтузиазма по отношению к царизму, чем от их русских собратьев. Контраст с Объединенным Королевством очевиден. Например, до 1914 года подавляющее большинство образованных шотландцев в Британской империи счастливо сочетали шотландскую и британскую идентичность с большой гордостью за Британскую империю. То, что для многих поколений эта империя казалась самой развитой, богатой и сильной в мире, конечно, сильно способствовало такому положению вещей. Однако, способствовало ему еще и то, что шотландцы полностью располагали гражданскими и политическими правами граждан Британии, не говоря уже об отдельной иерархии духовенства, образовательной и гражданской системах. Даже в среде ирландского католического среднего класса в начале XX века преимущества принадлежности Британской империи широко признавались. Популярной идеей было местное самоуправление, но не полная независимость.

Пытаться делать общие выводы из сравнения Британской и Российской империй – трудная задача. Как было отмечено, это большие и неоднородные политические системы, которые сильно различались в разных провинциях и в разные эпохи. Один из способов синтезировать сравнение – подумать о власти, особенно в ее внешнем, международном контексте. Такая власть, как мне кажется, – это смысл существования и суть империи. И Британская, и Российская империи, прежде всего, обладали огромной властью. Учитывая это, а также факт сосуществования великих европейских держав в одной международной системе, неудивительно, что в этом аспекте Британского и Российского империализма есть много сходств. То, что это были не только великие державы, но и империи на европейской периферии, увеличивает сходство. Таким же образом влияет и тот факт, что обе империи в конце XVIII и начале XIX века существовали в мире идей о пан-Европе. К 1900 году, будучи империями, обе они столкнулись с вызовами доктрин этнического национализма и народного суверенитета. На достаточно высоком уровне обобщения можно провести параллель не только относительно этой опасности, но и относительно реакции на нее обеих империй. Однако, в ту минуту, когда спускаешься с этой высоты, становится ясно, какие огромные различия существуют между двумя этими системами.

Я попытаюсь быть более точным. На мой взгляд, с 1850-х годов перед империями стояла дилемма. Ко второй половине XIX века уже стало ясно, что будущее будет принадлежать системам континентального масштаба. Только они останутся по-настоящему великими державами. От де Токвилля и Герцена до Сили, Маккиндера, Леруа-Болье и Трейчке это было общепринятой точкой зрения. Эта ключевая идея лежала в основе эпохи «высокого империализма». Но социально-экономическая модернизация в Европе, а также распространение националистических и демократических идеологий, казалось, ставили под вопрос выживание империй в длительной перспективе. Как можно было разорвать этот круг?