Нравственность капитализма. То, о чем вы не услышите от преподавателей

Вопрос о том, способствует ли та или иная правовая и экономическая система, к примеру, выравниванию доходов, носит эмпирический, а не концептуальный характер. В докладе «Экономическая свобода в мире» (www.freetheworld.com) оценивается уровень экономической свободы в разных странах, и полученные показатели сравниваются по ряду индикаторов материального благосостояния (таких как средняя продолжительность жизни, уровень грамотности населения, распространенность коррупции, среднедушевые доходы и др.). Эти данные свидетельствуют не только о том, что по уровню благосостояния жители стран с наиболее свободной экономикой намного превосходят остальных, но и о том, что имущественное неравенство (выраженное в доле национального дохода, достающейся самым бедным 10 % населения) не является результатом той или иной экономической политики, а объем получаемых доходов – является. Разделив страны мира на квартили (каждый из них включает 25 % государств), мы получаем такой результат: средняя доля национального дохода, достающаяся самым бедным 10 % населения, на 2008 год (за более поздний период данных не имеется) в квартиле наименее свободных стран (туда входят, в частности, Зимбабве, Мьянма и Сирия) составляла 2,4 %, в третьем по уровню свободы квартиле – 2,19 %, во втором квартиле – 2,27 %, и в квартиле наиболее свободных стран – 2,58 %. Различия здесь, как мы видим, невелики. Это означает, что на ситуацию с неравенством доходов степень экономической свободы не влияет. В то же время объем доходов, получаемых самыми бедными 10 % населения, различается очень сильно, и именно потому, что на эту переменную экономическая политика государства несомненно воздействует. Быть бедным в наименее свободных странах означает иметь доход всего 910 долларов в год, в то время как беднейшие граждане стран со свободной рыночной экономикой имеют 8474 доллара. Иными словами, если вы входите в состав самых бедных 10 % населения, вам намного лучше живется в Швейцарии, чем в Сирии.

Таким образом, вопрос о том, имеем ли мы с вами равное имущественное положение до свободного обмена или по его результатам, сам по себе не носит нравственного характера. С другой стороны, отказ от равного отношения к равным в моральном плане людям и единых для всех правил в попытке достичь большего равенства (такие попытки, как правило, не приводят к успеху, поскольку манипулировать подобными результатами непросто) несомненно представляет собой нравственную проблему. Здесь важно нарушение морального равенства.Самая скандальная проблема, связанная с имущественным неравенством, заключается не в неравенстве богатых и бедных в экономически свободных странах, а в гигантском разрыве между благосостоянием людей в странах со свободной и несвободной экономикой. Этот разрыв между богатством и бедностью несомненно можно устранить, изменив правила игры, то есть экономическую политику. Освобождение людей в экономически несвободных обществах породит громадный объем материальных благ, что будет способствовать ликвидации пропасти между богатыми и бедными в мировом масштабе куда больше, чем любые другие мыслимые меры. Более того, подобный результат станет позитивным следствием реализации принципа справедливости, устранения неравного отношения к людям в странах, страдающих от кумовства, этатизма, милитаризма, социализма, коррупции и жестокого насилия со стороны властей. Экономическая свобода, то есть единые стандарты справедливости и равное уважение к праву всех людей на производство и обмен, – единственно верный критерий справедливости для моральных субъектов.

Адам Смит и миф 0 человеческой жадности

Том Дж. Палмер

Часто приходится слышать, будто Адам Смит считал: если люди будут руководствоваться исключительно эгоистическими побуждениями, дела в нашем мире пойдут на лад – так сказать, «алчность – двигатель прогресса». На самом деле он, конечно, не утверждал, что нашу жизнь можно улучшить, опираясь только на эгоистические мотивы, и никогда не поощрял эгоизм. Уже один тот факт, что в «Теории нравственных чувств» он уделяет столько внимания роли «беспристрастного наблюдателя», должен положить конец этому неверному толкованию. Смит не поднимал на щит эгоизм, но и не был настолько наивен, чтобы думать, будто сделать наш мир лучше способна лишь бескорыстная приверженность благу других (на деле или на словах). Как отмечает Стивен Холмс в своем любопытном исследовании «Тайная история личных интересов» [32] , Смит очень хорошо осознавал, к каким деструктивным последствиям могут привести такие не связанные с выгодой страсти, какжадность, злоба, месть, фанатизм и т. п. Бескорыстные фанатики из испанской инквизиции творили зверства в надежде, что перед смертью страдающие от мук еретики покаются и заслужат прощение от Господа. Эта доктрина называлась «оправдание искуплением». Гумберт из Романса в своих указаниях инквизиторам настаивал, чтобы они обосновывали перед паствой наказания, назначенные еретикам, следующим образом: «Мы молим Господа и просим вас, дабы вы молили его вместе со мной, чтобы он в своей бесконечной милости даровал наказуемым терпение, с которым они переносили бы кару, коей мы предлагаем их подвергнуть (во имя справедливости, но с глубокой скорбью), и тем самым заслужили спасение. Для этого мы и налагаем на них сии наказания» [33] . По мнению Смита, подобная бескорыстная преданность благу других в нравственном плане ничуть не лучше «эгоистичного» стремления купца обогатиться за счет продажи пива и соленой рыбы людям, испытывающим жажду и голод.

Смита нельзя назвать безоговорочным сторонником эгоистических поступков, ведь ответ на вопрос о том, направит ли «невидимая рука» подобные мотивы на службу всеобщему благу, очень во многом зависит от контекста совершаемых действий, и особенно от институционального устройства общества.

Порой эгоцентрическое желание нравиться другим способно подвигнуть нас на нравственные поступки, заставляя задуматься, как мы выглядим в глазах других людей. В межличностых отношениях небольшого масштаба, о которых в основном и идет речь в «Теории нравственных чувств», подобная мотивация может обернуться общим благом, поскольку она побуждает «и нас желать, чтобы мы внушили самим себе такие же приятные чувства, чтобы нас любили и превозносили так же, как тех, которых мы сами более всего любим и превозносим», и требует от нас «стать беспристрастными судьями своих собственных поступков» [34] . Даже чрезмерная приверженность личным интересам в правильном институциональном контексте может приносить пользу другим, как в рассказанной Смитом истории о выходце из бедной семьи: движимый амбициями, он без устали сколачивает состояние, но после многих десятилетий упорного труда понимает, что нищий, нежащийся на солнышке у дороги, ничуть не менее счастлив, чем он. Чрезмерная забота этого человека о личных амбициях и интересах тем не менее принесла благо человечеству, поскольку созданное и накопленное им богатство обеспечило существование многих – ведь «своей деятельностью человек заставил землю удвоить свое первоначальное плодородие и питать большее число людей» [35] .

В общем политэкономическом контексте, описанном во многих пассажах «Исследования о природе и причинах богатства народов», в частности в тех, где речь идет о взаимодействии с институтами государства, – погоня за личными интересами с меньшей вероятностью приводит к позитивным результатам. К примеру, личные интересы купцов побуждают их добиваться от власти создания картелей, принятия протекционистских мер и даже развязывания войн: «Ожидать восстановления когда-нибудь полностью свободы торговли в Великобритании также нелепо, как ожидать осуществления в ней „Океании“ или „Утопии“. Этому непреодолимо препятствуют не только предубеждения общества, но и частные интересы многих отдельных лиц, которые еще труднее одолеть» [36] . Мелкие барыши, наживаемые купцами на монополиях, в случае создания империй или войн оборачиваются ужасным бременем для общества в целом: «В общей системе законов, установленных для управления нашими американскими и вест-индскими колониями, интересы отечественного потребителя были принесены в жертву интересам производителя еще в гораздо больших размерах, чем во всем остальном нашем торговом законодательстве. Была организована огромная область с единственной целью создать нацию потребителей, обязанных покупать из магазинов различных наших производителей все товары, которыми они могут снабжать их. Ради того небольшого повышения цены, которое эта монополия могла дать нашим производителям, на отечественных потребителей был взвален весь расход по содержанию и защите этой области. Для этой и только этой цели на две последние войны было израсходовано более 200 млн и был заключен новый государственный долг, превышающий 170 млн, в добавление ко всем издержкам на туже цель в предыдущих войнах. Одни проценты по этому долгу превышают не только всю ту добавочную прибыль, которую когда-либо могла давать монополия колониальной торговли, но и всю стоимость оборотов этой торговли или всю стоимость товаров, которые в среднем вывозились ежегодно в колонии» [37] .