Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция

Лигачев часто и с удовольствием вспоминал, как началось его возвышение. В апреле 1983 года он прилетел в Москву на совещание по вопросам сельского хозяйства, которое проводил Андропов. На следующий день должен был вернуться в Томск. Вечером в квартире сына Лигачева, который жил в Москве, раздался телефонный звонок. Звонил Горбачев:

— Егор, это Михаил… Надо, чтобы завтра утром ты был у меня.

Горбачев ко всем обращался на «ты» и по имени. К себе же требовал обращения только на «вы» и по имени-отчеству.

— Михаил Сергеевич, но у меня билет в кармане, вылетаю рано утром.

— Надо задержаться, Егор. Придется сдать билет.

В десять утра Лигачев был у Горбачева во втором подъезде здания ЦК на Старой площади. Тот сразу сказал:

— Егор, складывается мнение, чтобы перевести тебя на работу в ЦК и утвердить заведующим организационно-партийным отделом. Вот что я пока могу тебе сказать. Не больше. Все зависит от того, как будут развиваться события. Тебя пригласил Юрий Владимирович для беседы. Он меня просил предварительно с тобой переговорить, что я и делаю.

Горбачев снял трубку «кукушки» — прямого телефона, связывающего генерального секретаря с членами политбюро:

— Юрий Владимирович, у меня Лигачев. Когда вы могли бы его принять?.. Хорошо, я ему передам.

Андропов уже ждал Лигачева. Егор Кузьмич поднялся на пятый этаж. Андропов сидел в кабинете номер шесть, который еще недавно занимал Брежнев. Ждать в приемной пришлось недолго.

Андропов спросил:

— Горбачев с вами говорил?

— Говорил.

— Я буду вносить на политбюро предложение, чтобы вас утвердить заведующим орготделом. Как вы на это смотрите? Мы вас достаточно хорошо изучили…

— Я согласен. Спасибо за доверие.

— Тогда сегодня в одиннадцать часов будем утверждать вас на политбюро.

— Уже сегодня?

— А чего тут ждать? Надо делать дело…

Лигачев вышел из ЦК и по улице Куйбышева пошел к Кремлю, где по традиции собиралось политбюро. Утвердили Лигачева мгновенно. В половине двенадцатого он вышел из зала заседаний политбюро уже в новом качестве.

Андропов поручил Лигачеву провести серьезное обновление высших партийных кадров. Все те годы руководители страны раскладывали кадровый пасьянс. А экономические и социальные проблемы копились.

Незадолго до своей смерти, в октябре 1982 года, Брежнев подписал секретное постановление ЦК и Совета министров о повышении цен на сахар, хлеб и хлебобулочные изделия. Рассказал об этом много позже Владимир Георгиевич Пансков, тогда начальник бюджетного управления союзного министерства финансов. Постановление вступало в силу 1 декабря. Повышать цены накануне праздника, тем более 7 ноября, никто не решался.

О подписанном постановлении знали председатель правительства Николай Александрович Тихонов, министр финансов Василий Федорович Гарбузов, а также будущий премьер-министр Валентин Сергеевич Павлов и сам Пансков. Не знал даже второй секретарь ЦК Андропов!

Брежнев подписал бумагу, а 10 ноября умер. Избрали генеральным секретарем Андропова. Ему, естественно, сразу доложили о постановлении. Он возмутился:

— Вы что?! Пришел новый человек и начинает с повышения цен на хлеб?..

Уже принятое решение отменили.

28 июля 1983 года на заседании политбюро председатель Госплана Байбаков и министр финансов Гарбузов нарисовали тревожную картину положения в экономике.

Что по этому поводу сказал Андропов?

— Будем говорить не только о проблемах, а о людях, которые стоят за ними. Дела идут неважно, а руководители министерств, областей — в отпусках, потому что летом — лучшая пора! Отозвать немедленно — там, где плохо обстоят дела. Повышение дисциплины, ответственности, это, прошу учесть, не кампания, это постоянные факторы. Предупреждаю всех!

Юрий Владимирович полагал, как и многие: стоит взяться за кадры, наведение дисциплины, и все придет в норму. Он остро реагировал на явления идеологического характера, но был равнодушен к обсуждению причин того, что тормозит прогресс в экономике, почему глохнут реформы… Да и какие же идеи мог предложить стране Андропов? Все это были наивные представления о порядке и дисциплине, воплотившиеся тогда в массовые облавы, которые устраивались в рабочее время в магазинах, банях и кинотеатрах, чтобы выявить прогульщиков и бездельников. Было это унизительно и оскорбительно.

Разговаривая с председателем Совета министров России Воротниковым, Андропов недоумевал:

— Зачем продавать товары, которые не продаются? Почему нет носков, полотенец? Почему в ЦК идут простейшие просьбы — до гуталина и зубных щеток. Все просят, ноют, уповают на центр. Так легче.

Но не понимал, что существующая экономическая система не в состоянии обеспечить людей тем, что им нужно, и не пытался понять.

Один из руководителей отдела ЦК по соцстранам Георгий Хосроевич Шахназаров осторожно заговорил с Андроповым о том, что военные расходы очень велики, стране трудно. Зачем тратить такие деньги на создание океанского флота, строить авианосцы, заводить военно-морские базы в странах третьего мира?

— Все дело как раз в том, что основные события могут разгореться на океанах и в третьем мире, — возразил Андропов. — Туда, в развивающиеся страны, перемещается поле битвы. Там поднимаются силы, которых империализму не одолеть. И наш долг им помочь. А как мы сумеем сделать это без сильного флота, в том числе способного высаживать десанты?

— Юрий Владимирович, — взмолился Шахназаров, — ведь мы себе живот надорвем. Мыслимо ли соревноваться в гонке вооружений по существу со всеми развитыми странами, вместе взятыми?

Андропов ему ответил:

— Ты прав, нам трудно. Но мы еще по-настоящему не раскрыли и сотой доли тех резервов, какие есть в социалистическом строе. Много у нас безобразий, беспорядка, пьянства, воровства. Вот за все это взяться по-настоящему, и я тебя уверяю, силенок у нас хватит.

Георгий Шахназаров понял, что продолжение разговора бессмысленно.

— Он поддержал тезис, — вспоминал начальник информационно-аналитического управления разведки генерал-лейтенант Николай Сергеевич Леонов, — что Советский Союз должен иметь военный потенциал, равный суммарному потенциалу Соединенных Штатов, остальных стран НАТО и Китая. Когда мы услышали от него эту формулу, то, скажу честно, потеряли дар речи.

А ведь положение было катастрофическим. К моменту избрания Андропова генсеком в ряде областей ввели талоны на продукты. Даже по признанию тогдашнего главы Совета министров РСФСР Виталия Воротникова, уже невозможно стало вести огромное народное хозяйство страны старыми методами. Госплан, Госснаб, министерство финансов были не в состоянии проворачивать маховик экономического механизма. Настоятельно требовались реформы…

Увы! «Единственное, — писал Крючков об Андропове, — в чем он, пожалуй, не без некоторых оснований, считал себя профаном, так это область экономики, чего он, кстати, и не скрывал».

Писатель Юрий Маркович Нагибин отметил в дневнике:

«Вопреки обычной доверчивости советских людей к приходу новых руководителей, не возникло ни одного доброго слуха. Все ждут только зажима, роста цен, обнищания, репрессий. Никто не верит, что поезд, идущий под откос, можно вернуть на рельсы».

Скорый уход Андропова из жизни был опасен для карьеры Горбачева. Михаил Сергеевич поделился с Виталием Воротниковым впечатлениями от беседы с Андроповым в Центральной клинической больнице 4-го главного управления при министерстве здравоохранения СССР:

— Состояние его не улучшается. Выглядит очень плохо. Исхудал. Ослаб. Юрий Владимирович предложил провести изменения в составе политбюро, в том числе перевести тебя в члены политбюро.

Воротников пометил в дневнике: «Горбачев якобы поддержал это предложение». Виталий Иванович напрасно сомневался в искренности Горбачева. Более того, Михаил Сергеевич и был инициатором кадровых перемен. Воротников, разумеется, не мог тогда знать, что Горбачев попросил академика Чазова положить его на диспансеризацию в ЦКБ, чтобы оказаться рядом с генеральным секретарем — палаты для членов политбюро находились на четвертом этаже главного здания.