Сельский капитализм в России: Столкновение с будущим

Нельзя забывать и о личных подсобных хозяйствах, которые в результате экономического провала начала 1990-х годов стали основой сельскохозяйственного производства и выживания населения деревни. Тенденции их развития также противоречивы.

Уже сегодня отношение к даче, например, у москвичей и жителей других регионов совершенно разное. По данным ВЦИОМ, почти 60 % россиян считают имеющуюся у них дачу скорее подсобным хозяйством, дополнительным источником дохода. Но вот среди жителей Москвы и Санкт-Петербурга особенно высока доля тех, кто на даче в первую очередь отдыхает, — 72 %. А ведь еще недавно цифры были почти одинаковыми. В первой половине 1990-х годов почти все москвичи тоже занимались на даче выживанием и самообеспечением продуктами.

Ясно, что на фоне экономического роста сельского сектора и появления в нем эффективного «капиталистического ядра» личное подсобное хозяйство будет сокращаться. Вытеснение с дач картошки цветочными клумбами произойдет не только в столицах, но и в других регионах, где сложится эффективный аграрный капитализм.

И только там, куда не придут эффективные агрохолдинги и фермеры, где у людей не появится возможность работать и нормально зарабатывать на сельскохозяйственном предприятии или благодаря новым, альтернативным формам занятости на селе, — только там личное подсобное хозяйство останется основной формой выживания сельского населения.

Все описанные противоречивые тенденции в развитии села, происходящий распад единого сельского хозяйства на целый ряд секторов, слабо связанных между собой едиными закономерностями развития, может быть, и не были бы столь большой проблемой, если бы не одно «но». Загвоздка в том, что у государства по отношению ко всей этой сложности сельского развития отсутствует внятная и последовательная аграрная политика.

Не просчитывается, что одни и те же действия, управленческие сигналы совершенно по-разному, иногда прямо противоположно могут влиять на многочисленные «параллельные реальности» сельского хозяйства. Часто игнорируется слабая приспособленность сельского хозяйства к условиям чистой рыночной стихии, зависимость от внешних факторов и климатических условий, сезонность производства, специфика спроса на сельхозпродукцию.

До сих пор государством не осознана и такая основополагающая вещь в аграрной экономике, как специфика циклов аграрного производства. Здесь самый-самый короткий производственный цикл составляет не менее 4 месяцев. А в среднем, аграрные циклы производства составляют от 2–3 до 7–8 лет. Вспомните, например, семипольную систему землепользования. Или сколько времени необходимо на создание полноценного и качественного стада крупного рогатого скота.

Все это принципиально отличает сельскую экономику от многих других отраслей промышленности и национального хозяйства в целом. А традиционное для нашего государства годовое планирование — слишком малый срок и недостаточный инструмент для регулирования сельского хозяйства.

Неспособность же и нежелание перейти к долгосрочному планированию, построить соответствующие модели развития отрасли и ее государственного финансирования становятся серьезной проблемой аграрной политики.

Другой пример — обвальное падение технической оснащенности сельского производства. Износ транспорта, машин и оборудования в отрасли достигает 60 %, а по некоторым экспертным оценкам — и всех 80 %. Средний возраст тракторов на селе сегодня составляет вполне пенсионные для них 10–11 лет. Производство сельхозтехники упало что называется, дальше некуда — сегодня оно составляет по разным видам машин от 4 до 12 % к уровню 1990 года. Уже не говоря о том, что технологический уровень сельского машиностроения в мире за последнее десятилетие ушел вперед.

Ситуация парадоксальная. Дефицит современных мощностей на селе очевиден, но продукция отечественного сельскохозяйственного машиностроения не востребована.

Причина не только в неплатежеспособности села, но и в странной, ориентированной только на импорт техники, государственной политике. Например, по лизинговой программе на село поставляется в основном западная продукция сельскохозяйственного машиностроения. И это ежегодно провоцирует полутора-двукратный прирост импорта продукции сельскохозяйственного машиностроения в Россию.

Получается, что наше правительство, давая, между прочим, государственные, народные деньги на лизинг, поддерживает: западного производителя. На этом фоне даже создание в России сборочных производств западной техники уже выглядит хотя бы относительным благом. Но на самом деле и это не более чем обходной путь все той же политики. «Джон Диры» и «Клаасы» — это, конечно, хорошо. Но не ценой же уничтожения собственного «Дона» и «Енисея».

Или возьмем такие цифры. По подсчетам Минсельхоза России, производственный потенциал, которым обладает наша страна, — 110–120 млн тонн зерна в год. Но даже сегодня, когда мы собираем по 70 млн тонн зерна, селянин стонет и плачет. От обиды и непонимания. Он горд за свой труд, он ждет настоящей, адекватной оценки этой титанической работы. Но цены на зерно нет. Урожай большой, а цена копеечная. Продать его за нормальные деньги, оправдать затраты, отдать кредиты, накормить и одеть семью невозможно. Над российским селом сегодня царит проклятие большого урожая.

Вроде бы есть попытки решать проблему, но все они робкие и половинчатые. Ввели государственные интервенции, но они или запаздывают, как было до нынешнего года, или же столь мизерны по объему, что не позволяют вывести рыночную цену зерна на нормальный уровень. Я уже не говорю о том, что решения о выделении средств принимаются на ходу, требуется личное вмешательство в ситуацию президента страны, чтобы хоть что-то заработало. Пробиться на конкурентные экспортные рынки также сложно, тем более без серьезной государственной поддержки. Да и не могут хозяйства, как правило, попасть туда напрямую.

В результате крестьянина все равно кидают под перекупщика с его копеечными ценами или заставляют выворачиваться с хранением зерна. Это тоже стоит огромных денег, да и качество, естественно, теряется, часть урожая сгнивает. Может быть, ситуацию могли бы поправить инновации в аграрном производстве, например безобмолотные технологии уборки зерна. Но таких долгосрочных мыслей, каких-то действий в этом направлении нет. Вообще нет системы долгосрочных мер по этому вопросу.

Справиться с парадоксами урожая можно еще и качественным развитием перерабатывающей промышленности и животноводства. Преобразуя зерно в конечную продукцию и наращивая его добавочную стоимость. Как по-простому, по-крестьянски говорит тот же краснодарский губернатор Александр Ткачев, «нужно пропускать зерно через корову». А он-то знает ситуацию — для главной житницы страны Кубани проклятие большого урожая главная проблема из года в год.

Но тут нельзя увернуться и еще от одного вопроса, который актуален для любого крестьянина. Это — цены на «горючку». По-научному эта проблема называется вымыванием денег из села из-за ускоренного роста цены солярки по сравнению со стоимостью самой сельхозпродукции.

По данным Минсельхоза России, доля затрат на горючее в себестоимости продукции сельского хозяйства увеличилась с 2,5 % в начале 1990-х годов до 9,5-10 % в 2004 году. Если в 1990 году для приобретения 1 тонны дизтоплива необходимо было реализовать 0,5 тонны пшеницы, то в 2004 году — уже 4 тонны. В прошлом году по закупочной цене один килограмм живого веса крупного рогатого скота был эквивалентен 1,5 литра бензина, а свиней — 2,5 литра. Чтобы купить литр дизельного топлива, крестьяне вынуждены были продавать 3 литра молока. В результате только за прошлый год из-за подорожания горючего село потеряло 20 млрд рублей.

Объявленная в конце 2005 года заморозка цен на бензин скорее всего закончится вполне традиционной для нас ситуацией — «хотели как лучше, а получилось как всегда». У нас и так каждый год цены на топливо растут строго по графику — накануне посевной и уборочной. Трудно себе представить, что нас ждет ближе к весне 2006 года.