Социология вещей (сборник статей)

Если пример с архитекторами показывает, что единственная реальная пропасть разделяет хорошую и плохую конструкцию, а не конструкцию и автономную реальность, то почему не так обстоит дело с учеными и фактами? Из-за двух дополнительных особенностей, которые, кажется, навеки приговаривают конструктивистский дискурс. Когда мы говорим о постройке, которая живет своей собственной жизнью благодаря усилиям, вложенным инженерами, проектировщиками, архитекторами и каменщиками, и именно благодаря тому, что это были правильные усилия, мы не попадаем в метафизическую ловушку: любой согласится, что постройки ранее не существовало, какой бы самостоятельной она теперь не казалась. Пусть дом удачно вписывается в ландшафт и смотрится элегантно, гармонично и естественно, пусть он представляется совершенно «необходимым» для местности и радует глаз, – это совсем другая разновидность необходимости, чем та, которая требуется от фактов. У подобной, необходимости иной источник и основание – на него указывает мраморная или латунная призовая фигурка, которая стоит где-нибудь на стене в мастерской архитектора, наподобие пупочной отметины на животе, смиряющей наши мечты о самосоздании. Именно эта отметина раздражает ученых и философов, когда они видят, что слово «фабрикация» используется по отношению к «фактам» (даже если они прекрасно знают разоблачающую этимологию слова «факт»). Они полагают, что строение всегда стоит прочно и автономно, как будто и не было никаких усилий по определению его места, проектировке его высоты, и, наконец, по его обустройству. Ни идиома конструкции, ни архитектурные метафоры (хотя бы мы и следовали практике реального строительства настоящих зданий самым тщательным образом) ничего не скажут нам о такой высокой степени несомненности, пространственно-временной определенности, безусловной автономии, прочности и долговечности. Ведь конструкция по определению хранит именно те следы, которые можно стереть. Система учета, разводящая хорошую и плохую работу по разным столбцам, годится для архитекторов и инженеров, но кажется неприменимой для описания твердо установленных фактов: автономия и работа выглядят как две противоположности. Значит, конструктивизм умирает?

Вероятно так. В особенности, когда критическая социология желает подлить масла в огонь и упрощает труднейшую из метафизических проблем, задавая тестовый вопрос в конце университетского курса «101 Континентальная теория»: «Сконструированная реальность – это конструкция или реальность?». Правильный ответ: «И то, и другое». А далее – комментарий с мягкой улыбкой искушенного: «Неужели мы настолько наивны, чтобы выбирать? Разве мы не знаем, что даже безумные идеологии приводят к реальным последствиям, что мы живем в мире собственных конструкций, который не становится от этого менее реальным?» [255] Как я презираю это скромное «и то, и другое», которое старается по дешевке получить видимость глубокой мысли в подкрепление возвышенного духа критицизма! Какой некритичной выглядит критика, с легкостью принимающая ответ, который должен быть, напротив, источником глубочайшего замешательства. «Мы» никогда не строили мир «наших собственных иллюзий», потому что в «нас» не спрятан совершенно свободный строитель, и потому что не существует материала настолько податливого, чтобы выдержать насилие нашего игривого воображения. «Мы» ни разу не были введены в заблуждение «миром фантазий», потому что не существует силы, способной превратить нас в рабов мечты. Критический дух проигрывает дважды: когда рассматривает нас как конструкторов воображаемого мира и когда говорит о наших конструкциях, обладающих принудительной силой, – ведь и в том, и в другом случае он прибегает к реалистическим определениям «созданного», «сконструированного», «влияющего», «вводящего в заблуждение». Он упрощает именно то, что является самым удивительным в таинстве разделения власти с другими актантами, с иными действующими силами. Критический дух засыпает всякий раз, когда должен бодрствовать – никто никогда не был обманут реальностью мира собственного изготовления. Повторюсь, конструктивизм пал жертвой своих мнимых друзей, которые эксплуатировали разные версии «конструирования собственного мира», что сделало невозможным рассмотрение самого этого конструирования. Такая вера в «наивные верования» – единственно известное мне наивное верование. Сохранить его, невзирая на постоянные опровержения практики, Вы сможете только в том случае, если защитите диссертацию по критической теории.

В итоге складывается довольно печальная ситуация. Не существует, по-видимому, приемлемого способа доказать то, что степень устойчивости, прочности, автономии, самостоятельности и необходимости здания зависит от качества вложенной в него работы. Пусть твердят об этом всевозможные «практические языки» и полевые исследования науки – нам все равно будет предложен выбор: «реальность» или «конструкция». Если же мы осмелимся ответить: «и то, и другое», то позитивное содержание такого ответа все равно примут за слабое, дешевое, равнодушное «и то, и другое» наших злейших врагов, т. е. наших дорогих друзей критических социологов… Если деконструкция – более прожорливая, чем термиты – смогла обратить в прах все конструктивистские претензии на прочность, самостоятельность, долговечность и необходимость, то только из-за хрупкости самого конструктивизма. Получается, что нет средства от термитов, нет такого опрыскивателя, который защитит конструктивизм от уничтожения. Испытание временем выдержит только то, что не было сконструировано.

Шкала конструктивизма

Может быть, совсем отказаться от слова «конструктивизм» [256]? Но кому тогда достанется освободившееся пространство? С одной стороны «натуралистам», с другой – «деконструктивистам». Место под солнцем поделят между собой те, для кого реальность связана с отсутствием созидающих усилий, а также те, кто искренне считает: где начинается творческое действие, заканчиваются существование, прочность, необходимость и долговечность. Исследованиям науки не останется места. Нелепая система учета сделает практику недоступной для изучения.

По счастью, Ян Хакинг хорошо поработал над прояснением этого запутанного вопроса в своей книге «Социальное конструирование… Чего?» (Hacking 1999). Благодаря его усилиям, я преуспел в составлении перечня возможных значений предложений типа «X следует рассматривать как конструкт», где на месте X оказываются «законы природы», «проявления божественного», «технологии», «политические представительства», «институты рынка» и «субъекты». Необходимо, чтобы такие предложения обладали точным значением, поскольку в них упоминаются ингредиенты, посредством которых достигается «определение общего мира», как я называю этот политический процесс [257]. Можно ли снять проклятие, лежащее на теории деятельности из-за конструктивистских метафор?

Хакинг понял, почему споры вокруг правильного соединения реальности и конструкции нагнетают столько страстей – по характеру своему они являются политическими. Прикрываясь эпистемологическими проблемами, они на самом деле посвящены вопросам совместного существования. Чтобы систематизировать различные направления «социального конструктивизма» (как я покажу далее, сюда попадает только часть этого семейства), Хакинг вводит измерительную шкалу, градуированную от 0 до 3. «Ноль» означает, что X дан «по природе», «один» – что X может быть чем-то другим, «два» – что X есть нечто плохое, и «три» – что X необходимо изменить (Hacking 1999: 6). Согласно этой шкале, «социальных конструктивистов» можно проранжировать: от самых безобидных («вещи не всегда были такими, как сейчас, они имеют историю») до самых радикальных («вещи следует изменить»). Все эти виды противоположны степени –1, которую Хакинг подразумевает, хотя и не определяет: X есть то, что Х есть, и точка.