Глобализация. Последствия для человека и общества

Парадокс, о котором мы только что упомянули, влечет за собой еще один парадокс: эпоха «сжатия пространства/времени», беспрепятственной передачи информации и мгновенной связи — это еще и эпоха практически полного разрыва контакта между образованными элитами и народом. Первым («модернистам без модернизма», как

144

удачно выразился Фридман, т. е. не имеющим универсалистского проекта) просто нечего сказать последним; у элиты нет таких слов, что отозвалось бы в сознании народа эхом собственного жизненного опыта и жизненных перспектив.

Примечания

¹ Michael Benedikt. On cyberspace and virtual reality // Man and Information Technology. Stockholm: IVA, 1995. P. 42.

₂

Ricardo Petrella. Une machine infernale // Le monde diplomatique. 1997. Juin. P. 17.

3

Jeremy Seabrook. The Race for Riches: The Human Cost of Wealh. Basingstoke Marshall Pickering, 1988. P. 15, 19.

4

Max Weber. The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism / Trans. Talcott Parsons. London: George Allen & Unwin, 1976. P. 181.

⁵ Mark С Taylor and Esa Saarinen. Imagologies: Media Philosophy. London: Routledge, n.d. Telerotics 11.

⁶ Agnes Heller. Where are we at home?// Thesis Eleven. 1995. № 41.

7

Jeremy Seabrook. Landscapes of Poverty. Oxford: Blackwell, 1985. P. 59.

⁸ Вспомним, что именно необходимость спасти процветающую часть Европы от наплыва беженцев стала, по признанию тогдашнего госсекретаря США, решающим аргументом в пользу американского вмешательства в ходе войны в Боснии.

⁹ См.: Seabrook. The Race for the Riches. P. 163, 164, 168—169.

¹⁰ Эта и последующие ссылки на Джонатана Фридмана относятся к его статье «Global crises, the struggle for cultural identity and intellectual porkbarrelling: cosmopolitans versus locals, ethnics and nationals in the

145

era of de-hegemonisation» в кн. Debating Cultural Hybridity / ed. Pnina Werbner and Tariq Modood. London: Zed Books, 1997. P. 70—89.

¹¹ См.: Pierre Bourdieu. L'Architecte de l'euro passe aux aveux // Le monde diplomatique. 1997. Septembre. P. 19.

12

Wojciech J. Burszta. Czytanie kultury. Lodz, 1996. P. 74—75.

Глава 5. Глобальный закон, местный порядок

В Соединенных Штатах, отмечает Пьер Бурдье, ссылаясь на исследование французского социолога Лоика Вакана,

«филантропическое государство», основанное на моралистской концепции бедности, постепенно распадается на «социальное государство», предоставляющее минимальные гарантии защищенности средним классам, и все более репрессивное государство, борющееся с последствиями насилия, вызванного все более непрочным положением значительной части населения, особенно черного»¹.

Это лишь один пример — хотя, несомненно, особенно вопиющий и наглядный, как и большинство более общих американских вариантов, в том числе глобальных явлений — куда более широкой тенденции сводить остатки прежней политической инициативы, еще удерживаемые в слабеющих руках государства, к закону и порядку; к вопросу, на практике неизбежно оборачивающемуся упорядоченным — безопасным — существованием для одних и грозной, внушающей ужас мощью закона для других.

147

Цитированная статья, а затем и лекция на ее основе, прочитанная во Фрайбурге в октябре 1996 г., стала инстинктивной реакцией Бурдье на одно заявление, вычитанное им в газете во время одного из перелетов. Это заявление, сделанное мимоходом, почти небрежно, как говорят об очевидных и банальных истинах, и не вызвавшее никакого удивления ни у аудитории, ни у читателей, принадлежало Гансу Титмайеру, президенту Федерального банка Германии. «Главное сегодня, — сказал Титмайер, — создать условия, внушающие уверенность инвесторам». Затем он продолжил свою мысль, опять же кратко и без особой аргументации, как говорят о вещах, которые становятся очевидными для каждого, стоит лишь произнести их вслух, и объяснил, что это за условия. Чтобы придать инвесторам уверенности, поощрить их к вложению капиталов, — сказал он, — необходимы более жесткий контроль над общественными расходами, снижение уровня налогообложения, реформирование системы социальной защиты населения и «устранение неэластичности рынка труда».

Рынок труда отличается косностью; ему надо придать большую гибкость, то есть надо сделать его более податливым и послушным, чтобы его было легко мять и лепить, резать и катать; уступчивым ко всему, что бы с ним ни делали. Другими словами, «гибкость» рабочей силы означает превращение ее в экономическую переменную, которую инвесторы могут не учитывать, зная, что их собственные, и только их собственные действия предопределяют ее поведение. Однако если вдуматься, идея «гибкой рабочей силы» на практике отрицает то, что утверждает в теории. Или точнее, для воплощения постулатов этой концепции необходимо лишить объект этого воплощения той самой активности и универсальности, которые она стремится ему придать.

148

Концепция «гибкости», как и большинство идей, выставляемых напоказ, не афиширует своего происхождения, связанного с общественными отношениями: того факта, что она требует

перераспределения власти и предусматривает экспроприацию возможностей к сопротивлению у тех, чью «косность» необходимо преодолеть. Действительно, рабочая сила лишится «косности», «неэластичности», лишь перестав быть неизвестной величиной в расчетах инвесторов. То есть, в том случае, если она полностью утратит подлинную гибкость — способность не следовать шаблону, удивлять и в целом ограничивать свободу маневра инвесторов. «Гибкость» лишь претворяется «универсальным принципом» экономического здравомыслия, одинаково применимым к обеим сторонам, действующим на рынке труда: той, что предъявляет спрос, и той, что его удовлетворяет. За одним и тем же понятием скрывается диаметральная противоположность его смыслов по разные стороны этого водораздела.

Для той стороны, что предъявляет спрос, гибкость означает свободу беспрепятственно срываться с места, завидев новые тучные пастбища, предоставляя местным оставленным позади уборку своей последней стоянки от мусора и отбросов; а главное — возможность игнорировать любые соображения, кроме «экономически целесообразности». Однако то, что для одной стороны предъявляющий спрос представляется гибкостью, для тех, кто представляет другую сторону, оборачивается мощными, жестокими и неотвратимыми ударами неумолимой судьбы: возможность получить работу появляется и исчезает, исчезает мгновенно, едва появившись, их рвут в клочки и отменяют без предупреждения, поскольку без предупреждения меняются и правила игры при найме/увольнении, — и те, кто имеет или ищет работу, практически не способны повлиять на этот

149

процесс. Так что для соответствия стандартам гибкости — установленным для них теми, кто создает и отменяет правила, чтобы казаться «гибкими» в глазах инвесторов — положение людей, «поставляющих» на рынок рабочую силу, должно быть максимально косным и негибким — прямо противоположным «гибкости»: их свобода выбора, возможность согласиться или отказаться должна быть сведена к нулю, не говоря уже о навязывании собственных правил игры. Асимметрия условий существования обеих сторон проявляется в разном уровне предсказуемости. Сторона, обладающая более широким спектром поведенческих возможностей, привносит элемент неуверенности в условия существования другой стороны, и другая сторона, чьи возможности выбора гораздо уже, а то и вообще отсутствуют, не способна ответить тем же. Глобальный характер свободы выбора инвесторов, противопоставляемый сугубо местному характеру ограниченной свободы выбора трудящихся, и обеспечивает эту асимметрию, которая, в свою очередь, превращается в основу господства первых над последними. Новая поляризация социального положения, возникшая в позднесовременную или постсовременную эпоху, определяется мобильностью или ее отсутствием. «Вершина» новой пирамиды экстерриториальна; более низкие ее ступени в разной степени подвергаются пространственным ограничениям, а основание на практике является полностью glebae adscripti.