Поэтика за чайным столом и другие разборы

Сочетание эвфемистической переносности лейтмотивного оборота с навязчивой до абсурда повторностью способствует его превращению в некий полубессмысленный словесный сгусток, своего рода междометие, ругательство, ритуальное заклинание. А родство эвфемизма с литотой и синекдохой — тропами, подменяющими нечто крупное, значительное, мощное чем-то меньшим, скромным, безопасным, — придает ему эмблематический характер, делая его компактной «мелочью», воплощающей целое, идеально подходящей на роль заглавной детали новеллы.

Литературные и фольклорные тексты на эротические темы изобилуют подобного рода эвфемизмами, так что в пространных иллюстрациях нет надобности^[479]. Интереснее привести аналогичные случаи замещения не непристойных, а иных запретных смыслов, основанные на той же технике рефренного повторения, казалось бы, невинных выражений, сквозь которые просвечивает скрытое содержание и которые обретают в результате статус магических заклинаний.

Классический пример — знаменитая речь Марка Антония в «Юлии Цезаре» Шекспира (III, 2), в которой он многообразно варьирует, применительно к своим оппонентам Бруту и Кассию, оборот honourable men, начиная каждый раз с притворного согласия с ними, но постепенно подводя слушателей к противоположному мнению. Этот оборот проходит в тексте десяток раз, то с буквальными повторами, то с риторическими вариациями, и в заключение произносится одним из переубежденных Марком Антонием слушателей. В нижеследующем переводе М. А. Зенкевича слово honourable передано тремя почти точными синонимами (благородный, достойный, достойнейший), а в оригинале оно вообще всегда одно и то же.

АНТОНИЙ

Не восхвалять

я Цезаря пришел <…>

Здесь

с разрешенья Брута и других

, —

А Брут ведь

благородный человек

,

И те, другие,

тоже благородны

<…>

Но Брут назвал его властолюбивым,

А Брут весьма

достойный человек

<…>

Но Брут назвал его властолюбивым,

А Брут весьма

достойный человек

<…>

Но Брут назвал его властолюбивым,

А Брут весьма

достойный человек

.

Что Брут сказал, я не опровергаю

,

Но то, что знаю,

высказать хочу

<…>

Обидел бы

я Кассия и Брута,

А ведь они

достойнейшие люди

.

Я

не обижу

их, скорей

обижу

Покойного, себя

обижу

, вас,

Но не таких

достойнейших людей

<…>.

Боюсь обидеть тех

людей достойных

,

Что Цезаря кинжалами сразили.

ЧЕТВЕРТЫЙ ГРАЖДАНИН

Достойных

! Нет, предатели они.

[Шекспир 1959: 278–280]

С точки зрения тропики переосмысление лейтмотивного оборота дает здесь не столько эвфемизм, сколько иронию: смысл обращается в свою противоположность. Но родство с мопассановской техникой в ЭСМ не вызывает сомнений. Характерно, что и у Шекспира оно мотивировано своего рода цензурным — властным — запретом на прямое высказывание. Прежде чем предоставить Марку Антонию слово, пришедшие к власти убийцы Цезаря ставят условие, чтобы он не говорил о них плохо, хотя может говорить хорошо о Цезаре (III, 1):

БРУТ

Итак, возьми прах Цезаря, Антоний.

В надгробной речи

нас не порицай

.

Но Цезарю

воздай хвалу

как должно,

Сказав

, что это

разрешили мы

;

А иначе ты будешь отстранен

От похорон <…>

АНТОНИЙ

Быть по сему.

[Шекспир 1959: 273]

Марк Антоний соглашается и формально — по-эзоповски полагаясь на власть слова — держит обещание, несколько раз подчеркивая, что не хочет спорить с достойнейшими людьми (см. такие его слова, как не восхвалять, не опровергаю, обидел бы, не обижу).

Второй, не менее хрестоматийный, пример — тоже из пьесы, на этот раз не трагедии, а комедии, причем более близкой Мопассану и по времени, и по языку, ибо французской. Это диалог хитроумного Скапена с его скупым хозяином Жеронтом в мольеровских «Плутнях Скапена» (действ. II, явл. XI) о необходимости заплатить выкуп за его сына Леандра, якобы увезенного турками на галеру. Лейтмотивной становится фраза: Эта галера и ее расширенный вариант: Кой черт понес его на эту галеру? выражающий нежелание скупца расстаться с суммой в 500 экю, назначенной Скапеном, выдумавшим всю эту историю. Вот ключевые моменты диалога (в переводе Н. Дарузес):

Скапен. Сударь <…> Ваш сын <…> [Мы] пошли прогуляться на пристань <…> и, между прочим, понравилась нам одна отлично оснащенная турецкая галера. Вдруг молодой турок приятной наружности приглашает нас на эту галеру <…> Он нас принимает очень вежливо <…> Пока мы угощались, турок вывел галеру в море, а когда отплыли подальше от пристани, посадил меня в лодку и велел вам сказать, что если не пришлете ему со мной пятисот экю сей же час, то он увезет вашего сына в Алжир.

Ж. Черт знает что! Пятьсот экю? Ах он, разбойник! <…>

С. Теперь вам, сударь, надо скорей думать, как спасти от рабских цепей сына, которого вы так нежно любите.

Ж. Кой черт понес его на эту галеру? <…> Беги <…> скажи этому турку, что я подам на него в суд.

С. Помилуйте, какой же суд в открытом море?

Ж. Кой черт понес его на эту галеру? <…> Ступай к этому турку и скажи ему, чтобы он вернул мне сына, а ты останешься у него заложником, пока я не соберу денег.

С. <…> Неужели турок, по-вашему, до того глуп, что примет такого бедняка вместо вашего сына?

Ж. Кой черт понес его на эту галеру? <…> Так ты говоришь, он требует…

С. Пятьсот экю.

Ж. Пятьсот экю! Да есть ли у него совесть?

С. Ну, какая уж там совесть у турка!

Ж. Да знает ли он, что такое пятьсот экю? <…> Кой черт понес его на эту галеру?

С. <…> Ради бога, поторопитесь, сударь!

Ж. На, вот тебе ключи от моего шкафа <…> Возьми там все старье из большой корзины и продай его ветошнику, а потом ступай и выкупи моего сына.

С. <…> Да мне и ста франков за это не дадут <…>

Ж. Кой черт понес его на эту галеру?

С. <…> Бросьте вы эту галеру, подумайте лучше <…> как бы вам совсем не потерять сына <…>

Ж. Постой, Скапен, я схожу за деньгами <…> Так ты сказал, четыреста экю?

С. Пятьсот, сударь.