Каторга

ак вчера, Сперанский пожирал кусочки ветчины со спичек, размачивал в чае пряник, даже загордился:

- А на что мне пайка тюремная? Пущай другие трескают...

Уже плохо соображая, видел он, что не так легко идет к нему карта козырная, карман болтался свободно, а всякие "храпы" и "глоты" хапали с банка деньги, утешая его:

- Да, брат, сегодня тебе фарта не стало. Ну, с кем не бывает? Ставь на бочку остатние, а завтрева отыграешься...

Утром Ибрагим потянул его с нар за ноги.

- Когда платить будешь? - спросил он.

- За что платить-то? - не понял его семинарист.

- Ветчина и колбаска кушал. Водка моя пил. Папироска моя курил. С тебя сорок рублей, отдай и не греши.

- Бога-то побойся! - тонко завыл Сперанский.

Майданщик покрыл его грязной бранью:

- Я твоего бога не знаю, у меня свой Аллах водится. И не Ибрагим я тебе, а - отец родной. С моего майдана вся тюрьма пил и кушал. Плати, если "темной" не хочешь.

Отовсюду слышались с нар возмущенные голоса людей, которые еще вчера доедали за семинариста его же объедки:

- Иль закона не знает? Давай, гони кровь из носу. "Гнать кровь из носу" - на языке каторги значило расплачиваться с долгами. Сперанский еще не мог привыкнуть к мысли, что задолжал "отцу родному" 40 рублей, а его уже обступили со всех сторон всякие наглецы-"поддувалы":

- Гони две синьки, чтобы из носу капало... Ты что, паскуда худая? Или забыл, что вчера продулся вконец? Ежели к вечеру не дашь кровь из носу, с "пером" в боку спать ляжешь...

Настал вечер. Сперанский взялся вынести парашу. Опорожнив ее над ямкой нужника, он обвил себе шею длинной бечевкой, чтобы оставить этот проклятый мир, но из мрака услышал голос:

- Чего ж ты, миляга, в петлю полез? Так дело не пойдет. Я ведь предупреждал, что на меня всегда положиться можно...

Кто здесь? - испуганно вскрикнул семинарист.

Из потемок нужника вдруг выступил Иван Кутерьма, он привлек парня к себе и подарил ему в уста скверный поцелуй Иуды:

- Сейчас перекрестим тебя, только не пугайся... - Вот теперь начинался разговор уже по делу: - Есть один человек у меня, которому помочь надобно. Ему пятнадцать лет всобачили. Возьмешь на себя его срок вместе с фамилией. А ему отдашь свои четыре годика и свое духовное звание. Я, сам ведаешь, худого тебе не хочу. Мне, как бессрочному, все равно бежать следует. Будешь моим товарищем. Рванем с Сахалина вместе. Дорогу до мыса Погиби я уже изучил, лодку у гиляков стащим и махнем на материк, а там...

Матерый вор, он расписал будущее такими красками, что дух захватывало: огненные рысаки увозили их к московскому "Яру", самые красивые шлюхи расточали неземные ласки.

- Со мною не пропадешь, - заверял Иван Кутерьма. Голова шла кругом, но и жутью веяло от мысли, что на него вешают чужие грехи, а пятнадцать лет каторги - это не четыре года. Кутерьма сразу заметил колебания Сперанского:

- Не рыдай! Деваться-то тебе все равно уже некуда. Вся судьба собралась в гармошку. Хошь, я тебе сразу деньги дам, чтобы