Последняя мистификация Пушкина

Ка­за­лось бы, на этом мож­но ос­та­но­вить­ся - все ар­гу­мен­ты ис­чер­па­ны, оба пись­ма об­су­ж­де­ны, са­мые пи­кант­ные под­роб­но­сти вы­яв­ле­ны. Но бы­ла у этой ис­то­рии еще од­на сто­ро­на, воз­мож­но, са­мая важ­ная, о ко­то­рой не при­ня­то го­во­рить - бы­ло еще и третье пись­мо, на­пи­сан­ное в этот же день 21 но­яб­ря. О нем обыч­но за­бы­ва­ют, по­ла­гая не от­но­ся­щем­ся к де­лу. Это пись­мо Кан­кри­ну. На­ка­ну­не по­эт по­лу­чил от не­го впол­не пред­ска­зуе­мый от­вет:

Ми­ло­сти­вый го­су­дарь мой, Алек­сандр Сер­гее­вич! Ка­са­тель­но пред­по­ло­же­ния Ва­ше­го, изъ­яс­нен­но­го в пись­ме Ва­шем от 6-го се­го но­яб­ря, об об­ра­ще­нии при­над­ле­жа­щих Вам 220 душ в Ни­же­го­род­ской гу­бер­нии, из ко­их 200 за­ло­же­ны в 40 т. руб., в уп­ла­ту 45 т. руб. долж­ных Ва­ми Го­су­дар­ст­вен­но­му Ка­зна­чей­ст­ву, имею честь со­об­щить, что с мо­ей сто­ро­ны по­ла­гаю при­об­ре­те­ния в каз­ну по­ме­щичь­их име­ний во­об­ще не­удоб­ны­ми и что во вся­ком по­доб­ном слу­чае нуж­но ис­пра­ши­вать вы­со­чай­шее по­ве­ле­ние[156].

И вот что от­ве­тил Пуш­кин:

Край­не со­жа­лею, что спо­соб, ко­то­рый ос­ме­лил­ся я пред­ло­жить, ока­зал­ся [в гла­зах Ва­ше­го сия­тель­ст­ва] не­удоб­ным. Во вся­ком слу­чае по­чи­таю дол­гом во всем окон­ча­тель­но по­ло­жить­ся на бла­го­ус­мот­ре­ние Ва­ше­го сия­тель­ст­ва.[157]

Ины­ми сло­ва­ми, по­эт от­ка­зал­ся от сво­его пер­во­на­чаль­но­го тре­бо­ва­ния: «не до­во­дить оно­го до све­де­ния го­су­да­ря им­пе­ра­то­ра». Вы­хо­дит, те­перь он го­тов при­нять по­мощь ца­ря? Но что соб­ст­вен­но из­ме­ни­лось за две с не­боль­шим не­де­ли? В фи­нан­со­вом от­но­ше­нии ни­че­го. Но ду­ма­ет­ся, и Кан­крин и Пуш­кин хо­ро­шо по­ни­ма­ли, что кро­ет­ся за ис­кус­ным пас­са­жем о воз­мож­ном от­ка­зе в слу­чае ес­ли... Со­гла­ша­ясь с ми­ни­ст­ром, по­эт знал, что Кан­крин все же по­даст ца­рю пер­вое про­ше­ние с из­ло­же­ни­ем су­ти де­ла и впол­не про­зрач­ным на­ме­ком, что на са­мом де­ле хо­чет про­си­тель.

Но ка­ков по­эт?! По­смот­ри­те, в ка­кую не­лов­кую си­туа­цию он ста­вил ца­ря, как тон­ко рас­став­лял ак­цен­ты. Пред­ставь­те, вы по­лу­чае­те от сво­его дру­га пись­мо с про­ник­но­вен­ной прось­бой вы­ку­пить у не­го за дол­ги часть квар­ти­ры и от­ка­зом от по­мо­щи, ва­ри­ан­ты ко­то­рой он тут же и пе­ре­чис­ля­ет. Что вам ос­та­ет­ся - ли­бо раз­ры­вать дру­же­ские от­но­ше­ния, ос­тав­лять дру­га без квар­ти­ры, и вы­гля­деть, мяг­ко го­во­ря, хо­лод­ным эгои­стом, ли­бо на­стаи­вать на этой са­мой по­мо­щи, как бы на­вя­зы­вая свою друж­бу? Не ме­нее ин­те­рес­но и то - смо­жет ли друг от­ка­зы­вать­ся от нее: то­же ведь тест на эго­изм. От­ка­жет­ся - мож­но и друж­бу ра­зо­рвать и без квар­ти­ры ос­та­вить.

На пер­вый взгляд, эти рас­су­ж­де­ния ни­ка­ко­го от­но­ше­ния к ду­эли не име­ют. Но что та­кое - 45 тыс. дол­га каз­не? В ос­нов­ном, это по­лу­чен­ное впе­ред жа­ло­ва­ние за ра­бо­ту над «Ис­то­ри­ей Пет­ра». Вы­хо­дит, что под ви­дом «дол­га» об­су­ж­да­лась даль­ней­шая судь­ба ис­то­ри­че­ских за­ня­ти­ях по­эта. Как уже го­во­ри­лось, по­ло­же­ние Пуш­ки­на бы­ло ка­та­ст­ро­фи­че­ским: с од­ной сто­ро­ны, он не мог издать «Ис­то­рию Пет­ра» та­кой, ка­кой она от­кры­лась ему при зна­ком­ст­ве с ар­хив­ны­ми до­ку­мен­та­ми, а с дру­гой - взяв обя­за­тель­ст­ва и ис­т­ра­тив де­неж­ное воз­на­гра­ж­де­ние, он, как дво­ря­нин и че­ст­ный че­ло­век, не имел пра­ва про­сить об от­став­ке.

Что же ос­та­ва­лось? Пе­ре­пи­сать «Ис­то­рию Пет­ра» в па­рад­ном сти­ле, как то­го тре­бо­вал царь, со­вер­шив тем са­мым твор­че­скую ка­пи­ту­ля­цию? Или все же най­ти ка­кой-ни­будь ори­ги­наль­ный спо­соб уй­ти со служ­бы? Ду­ма­ет­ся, по­след­няя мысль осо­бен­но ов­ла­де­ла Пуш­ки­ным, ко­гда он со­пос­та­вил со­дер­жа­ние трех пи­сем: тут - из­во­рот­ли­вость Гек­кер­на, там - бю­ро­кра­тизм Кан­кри­на. А что ес­ли вы­звать на ду­эль са­мо­го по­слан­ни­ка?! Ос­но­ва­ний для это­го бы­ло пре­дос­та­точ­но – взять хо­тя бы его свод­ни­че­ст­во! Ко­неч­но, не­при­ят­ность, скан­дал, но ведь се­мей­ный, без вся­ко­го по­ли­ти­че­ско­го под­тек­ста. Царь вы­ну­ж­ден бу­дет со­слать Пуш­ки­на в де­рев­ню, а вот за­пре­тить ему за­ни­мать­ся «Ис­то­ри­ей Пет­ра» он не смо­жет!

И то­гда по­эт на­пи­сал пись­мо Бен­кен­дор­фу и Кан­кри­ну. Оба эти по­сла­ния, разные по напрвленности, до­пол­ня­ли друг дру­га. По­эт хит­рил, но не из­во­ра­чи­вал­ся. Не ухо­дил от опас­но­сти, а на­обо­рот, стре­мил­ся к ней. В та­ком на­пря­же­нии ду­хов­ных и фи­зи­че­ских сил Пуш­кин дей­ст­во­вал мол­ние­нос­но и по­рой не­объ­яс­ни­мо - осо­бен­но для мо­ло­до­го Сол­ло­гу­ба, ко­то­рый в этот день в пол­ной ме­ре ис­пы­тал на се­бе про­яв­ле­ние пуш­кин­ско­го тем­пе­ра­мен­та. По­эт спе­ци­аль­но при­гла­сил его к се­бе до­мой, со­слав­шись на то, что ни­че­го не хо­чет де­лать без его - се­кун­дан­та – ве­до­ма, тем са­мым, да­вая по­нять, что ду­эль­ная ис­то­рия еще не за­вер­ше­на:

Он за­пер дверь и ска­зал: «Я про­чи­таю вам мое пись­мо к ста­ри­ку Гек­кер­ну. С сы­ном уже по­кон­че­но... Вы мне те­перь ста­рич­ка по­да­вай­те». Тут он про­чи­тал мне всем извест­ное пись­мо к гол­ланд­ско­му по­слан­ни­ку. Гу­бы его за­дро­жа­ли, гла­за на­ли­лись кро­вью. Он был до то­го стра­шен, что толь­ко то­гда я по­нял, что он дей­ст­ви­тель­но аф­ри­кан­ско­го про­ис­хо­ж­де­ния. Что мог я воз­ра­зить про­тив та­кой со­кру­ши­тель­ной страсти? Я про­мол­чал не­воль­но, и так как это бы­ло в суб­бо­ту (при­ем­ный день кн. Одо­ев­ско­го), то по­ехал к кн. Одо­ев­ско­му. Там я на­шел Жу­ков­ско­го и рас­ска­зал ему про то, что слы­шал. Жу­ков­ский ис­пу­гал­ся и обе­щал ос­та­но­вить от­сыл­ку пись­ма[158].

Итак, в де­ло вновь вме­шал­ся друг по­эта. Не труд­но пред­по­ло­жить, что, уз­нав тре­вож­ную но­вость, он тут же от­пра­вил­ся к Пуш­ки­ну. Ста­ло быть, ме­ж­ду ни­ми со­сто­ял­ся об­стоя­тель­ный раз­го­вор. На этот раз речь шла уже не о же­нить­бе Дан­те­са и его вы­зы­ваю­щем по­ве­де­нии - го­во­ри­ли о са­мом по­слан­ни­ке и его по­ло­же­нии при дво­ре. Пуш­кин на­стаи­вал на том, что Гек­керн, при­ни­мав­ший уча­стие в гряз­ных ин­три­гах при­ем­но­го сы­на, дол­жен быть на­ка­зан. Жуков­ский не воз­ра­жал, но, ве­ро­ят­но, на­хо­дясь при дво­ре и зная о ди­пло­ма­ти­че­ских про­ва­лах по­слан­ни­ка, пред­ло­жил не до­во­дить де­ло до от­кры­то­го столкно­ве­ния, а при­бег­нуть к по­сред­ни­че­ст­ву ца­ря. И опять же увя­зал это с ре­ше­нием слу­жеб­ных и ма­те­ри­аль­ных про­блем са­мо­го по­эта.

Тут бы­ло над чем по­ду­мать: с од­ной сто­ро­ны, по­яв­ля­лась воз­мож­ность до­не­сти ца­рю все свои мыс­ли – те, что яв­но содержались в трех пись­мах, и те, что таи­лись ме­ж­ду строк, а с дру­гой – мгно­вен­но уз­нать ре­ак­цию вла­сти и уви­деть свой план в дей­ст­вии. Пуш­кин со­гла­сил­ся.

На сле­дую­щий день, в вос­кре­се­нье, 22 но­яб­ря, ока­зав­шись во двор­це, Жу­ков­ский встре­тил­ся с ца­рем. Как скла­ды­вал­ся их раз­го­вор, ус­пе­ли до­не­сти Ни­ко­лаю о се­мей­ной дра­ме по­эта? Не он ли пер­вым об­ра­тил­ся к Жу­ков­ско­му с во­про­сом о де­лах Пуш­ки­на? Или Жу­ков­ский сам ри­ск­нул за­го­во­рить о ма­те­ри­аль­ных за­труд­не­ни­ях по­эта, о про­да­же ро­до­во­го сель­ца, и по­про­сил ау­ди­ен­цию от име­ни Пуш­ки­на для бо­лее под­роб­ных объ­яс­не­ний? Или речь шла только об ано­ним­ных пись­мах – и друг по­эта дей­ст­во­вал от сво­его име­ни?

От­го­ло­сок это­го раз­го­во­ра мож­но най­ти в пе­ре­пис­ке им­пе­рат­ри­цы. На­зав­тра она на­пи­са­ла сво­ей при­ятель­ни­це гра­фи­не Боб­рин­ской:

Со вче­раш­не­го дня для ме­ня все ста­ло яс­но с же­нить­бой Дан­те­са, но это сек­рет[159].

Вы­хо­дит, Жу­ков­ский со­об­щил-та­ки под­роб­но­сти ду­эль­ной ис­то­рии, спо­соб­ные за­ин­три­го­вать цар­скую че­ту. По­спеш­ность, с ко­то­рой Ни­ко­лай I на­зна­чил встре­чу в свое личное вре­мя го­во­ри­ла об этом, и предполагала ак­тив­ное вме­шательство царя в ход со­бы­тий, что, по мнению царицы могло составлять се­мей­ный и по­ли­ти­че­ский секрет!