История всемирной литературы Т.7

Идея социального детерминизма, занимавшая Георга Бюхнера, получила теперь новое обоснование и осмысление. Натуралисты, опираясь на данные естественных наук, дополнили понятие материальной среды биологическими факторами. Особое значение они придавали наследственности. Впервые писатели решились на известную откровенность (для того времени смелую) в изображении физиологических моментов, что на первых порах приводило в ужас не только немецкого обывателя, но даже вызвало резкие комментарии на съезде социал-демократической партии. В человеке и его судьбе стало как будто бы возможным объяснить все. Но именно вера во всемогущество научного метода в художественном творчестве положила пределы постижению человека натуралистами.

Натурализм как художественное направление в Германии складывается на протяжении 80-х годов. Пропаганда его принципов велась в сборниках «Критические походы», в журналах «Общество» (Мюнхен) и «Свободная сцена» (Берлин). Он захватывает все виды и роды литературы: прозу (Макс Кретцер), лирику (Арно Гольц, Рихард Демель), драму (Гольц и Шляф, Зудерман, Гауптман).

Именно в драме натурализм завоевывает широкое признание, обозначает рубеж, отделяющий новое (modern) искусство от предшествующего. Благодаря Гауптману натуралистическая драма получает европейский резонанс.

В 1889 г. в Берлине был открыт театр «Свободная сцена», сразу заявивший о себе обновлением репертуара. Здесь была поставлена программная для театра натуралистическая пьеса А. Гольца и Н. Шляфа «Семейство Зелике» (1890) и первая драма Гауптмана «Перед восходом солнца» (1889).

Гергарт Гауптман (1862—1946) наиболее полно представляет сильные и слабые стороны нового направления. Демократизация тематики, изображение жизни низов общества отражают влияние нарастающего рабочего движения на немецкую литературу. В этом значение первой драмы Гауптмана. Действие происходит в Силезии, и один из ее героев, Альфред Лот, прибывает в этот край, озабоченный судьбой рабочих-шахтеров. Правда, Лота можно только условно назвать социалистом. Он далек от революционной борьбы, и мирные способы устранения эксплуатации, которые он пропагандирует, выглядят весьма наивными. Автор не углубляется в суть политической программы Лота, ограничивается тем, что вкладывает в его уста общие слова о неравенстве, которые, впрочем, находили живой отклик у демократического зрителя.

Основной конфликт в драме связан с проблемой наследственности, которой натуралисты занимались несоразмерно много. В миниатюре эта была та социальная и биологическая история одной семьи, которую в масштабах целой серии романов развертывал Золя.

Для Гауптмана характерны поиски героя — носителя высоких моральных ценностей. В первой драме такой герой представлен лишь декларативно.

Но в драме «Одинокие» (1891) Гауптман создает более яркий и убедительный образ девушки студентки Анны Мар, связанной с русскими революционными кругами. В этой и во многих других пьесах драматург развивает одну из главных своих тем, которая уже разрабатывалась в немецкой новелле XIX в., — духовной и нравственной ограниченности немецкого мещанина, замкнутости его в сфере эгоистических интересов, скованности сложившимися жизненными нормами. Увлечение героя пьесы Фоккерата Анной Мар обнажает контраст между двумя мирами — миром этой душевно здоровой, полной сил, целеустремленной девушки и мещанским миром, к которому принадлежит Фоккерат, из которого он не в состоянии вырваться.

Особый успех среди ранних драм имели «Ткачи» (1893), воспроизводившие эпизоды силезского восстания 1844 г. Эта тема уже прозвучала в новеллах Швейхеля. После Гауптмана (не без его влияния) силезское восстание стало темой серии гравюр Кэте Кольвиц.

Драма Гауптмана написана на основе исторических источников, которым он следует с большой точностью. В этом смысле «Ткачи» — драма-документ, что отвечает эстетическим принципам натуралистов. Реальным историческим лицом является мануфактурщик Драйсигер (лишь слегка изменена его фамилия), в драме воспроизведен текст гимна ткачей «Кровавый суд». В пьесе, по существу, нет главного героя. Новым для драматургии (и не только немецкой) было создание коллективного образа народа.

Гауптман был далек от идеи революционной борьбы, но исторический материал увлек писателя. Обратившись к истории восстания, он, как большой художник, не мог не передать пафоса борьбы. Для автора в известной мере было неожиданным революционно-пропагандистское воздействие спектакля, когда, по словам одного рецензента, восторг зрителей напоминал о публике кануна французской революции.

Между тем возникало противоречие между структурой натуралистической «драмы состояния» и сюжетом восстания. Натуралисты, акцентировавшие всесилие обстоятельств, воспринимали действительность как неподвижность, требовавшую детального отражения и объяснения. Показ быта ткачей, сосредоточенность на деталях обстановки определяли структуру пьесы Гауптмана, но сама тема восстания разрушала эту структуру, порождая пафос, увлекавший зрителя.

В эстетике натурализма было заложено опасное противоречие: последовательное осуществление принципа научной точности в фиксации фактов и наблюдений исключало и выражение авторской позиции, и какое-либо обобщение. Но это бы означало отказ от самой основы искусства — воплощения в конкретных образах закономерностей жизни. Ни один большой художник не мог так догматически понимать свою задачу. Верность фактам сочеталась с целенаправленным эстетическим их отбором. И не случайно поэтому немецкие натуралисты, как и Золя, прибегали к символу, когда они хотели передать не частное, а общее. Была своя художественная логика и в том, что Гауптман-натуралист обратился к другой системе образов в драмах «Вознесение Ганнеле» (1893) и «Потонувший колокол» (1896).

Символика видений бедной умирающей девочки Ганнеле была во многом надуманной. Как писал Фр. Меринг в рецензии на спектакль, у голодной, забитой, невежественной Ганнеле просто не могло быть видений, развернутых с такой широтой и представленных в такой системе, какая доступна только искушенному в церковной мистике придворному проповеднику. Время подтвердило приговор Меринга: наивная символика «Ганнеле» не принесла автору художественной победы.

Иную судьбу имела драма-сказка «Потонувший колокол». Сочетая фольклорные образы с образами-символами и высокую шиллеровскую патетику монологов главного героя — литейщика Генриха — с диалектной речью старой Виттихи, Гауптман создал поэтическую притчу-размышление о судьбе современного человека, о неразрешимом противоречии между высоким идеалом и приземленным миром частных эгоистических интересов.

В европейской литературе второй половины XIX в. символика «горы» и «долины» уже была представлена в творчестве Ибсена («Бранд», «Пер Гюнт»). Это была трансформация традиционной антифилистерской темы романтиков. В своем дальнейшем творчестве Гауптман пробует идти разными путями, испытав воздействие различных художественных тенденций эпохи.

Современники причисляли к натуралистической школе Германа Зудермана (1857—1928), драматурга и романиста, пользовавшегося большой популярностью. Некоторое время критика ставила его даже где-то рядом с Гауптманом. Однако слава Зудермана оказалась преходящей, весьма относительна была и его связь с натурализмом. В своих драмах «Честь» (1893), «Конец Содома» (1891), «Родина» (1893), «Бой бабочек» (1895) и других Зудерман меньше всего следовал принципам немецкой натуралистической эстетики; не ставил он и острых социальных вопросов, какие в те годы выдвигал Гауптман. Тематикой и характером интриги он был ближе всего французскому современнику Сарду и своему дальнему предшественнику Коцебу. Критические моменты в драматургии Зудермана относились преимущественно к сфере морали и касались наиболее очевидных проявлений той тупости, доходящей до жестокости, с которой отстаивал немецкий мещанин свой семейный кодекс. Фр. Меринг остроумно заметил, что в своей критике общества Зудерман опасается переходить грань, «отделяющую то, с чем буржуа еще способен как-то мириться, от критики, которую он уже никак не согласен сносить».