Три возраста Окини-сан

но Коковцев разумно приготовил для Кузнецовой-Бенуа иной дар — более оригинальный, нежели корзины с цветами.

Однако повидать певицу оказалось нелегко. Избалованная вниманием, парижская примадонна навещала Петербург лишь по прихоти, и теперь возле дверей ее туалетной комнаты толпились мужчины всех возрастов и различного положения, желающие непременно выразить ей свои восторги. Понимая, что через эту суетную толпу ему добром не пробиться, Коковцев вручил камеристке свою визитную карточку:

— Передайте Марье Николаевне, что в Одессе я встречался с ее отцом, и он просил меня повидать ее…

Такой подход оказался самым верным, тем более что диво дивное провело детство на хуторе под Одессой, среди индюков и поросят, а отца своего Мария Николаевна очень любила. В ее уборной царил аромат фиалок из Ниццы, красовался букет васильков из Берлина, она сидела еще в японском кимоно, снимая грим перед зеркалом, в окружении корзин ослепительных хризантем, которые ей прислали из японского посольства.

Женщина встретила контр-адмирала шутливо:

— Вы случайно не были лейтенантом Пинкертоном?

— Я был еще мичманом, когда со мною в Нагасаки произошло нечто подобное, о чем я и рассказывал Николаю Дмитриевичу, когда он писал с меня портрет.

— Ах, мой папочка сколько раз пробовал писать с меня, но еще не было случая, чтобы я осталась его мазнёю довольна. Мне больше нравится Слефогт! Значит, вы тоже бывали в Японии?

— Не только бывал, но и жил там подолгу.

— Интересно, правда? Скажите, адмирал, откровен но: я сегодня хоть немножко была похожа на японку?

— Вы пели очаровательно, но, простите великодушно, вы совсем не были похожи на японку. Однако все недостающее на сцене дорисовала моя память и досказало мое сердце.

Мария Николаевна спросила, насколько любовь Пинкертона схожа с его юношеским романом. Коковцев отвечал певице, что между ним и героем оперы нет никакого сходства:

— Но во мне родилось чувство виноватости.

— Неужели? — удивилась певица

— Поверьте, что ваша ария в последнем акте за ставила меня поневоле задуматься: какова степень моей вины перед несчастной, Окини-сан? Японцы, наверное, могли предлагать европейцам своих дочерей за деньги, но мы, европейцы, все-таки не имели права покупать их. Этим мы невольно оскорбляли в первую очередь самих японцев. Раньше они этого не понимали, но, миновав «эпоху Мэйдзи», стали уже понимать.

— Об этом я никогда не думала, mon amiral…

Коковцев протянул женщине сложенный веер, и когда Кузнецова-Бенуа распахнула его, перед нею явилось красочное изображение японки, гуляющей в саду под зонтиком, а откуда-то из-за кустов за ее движениями следило некое дикое подобие европейца, жаждущего вкусить любви от иной расы.

— Кто же это? — спросила Мария Николаевна.

Коковцев заметил, что подарок ей понравился.

— Та самая женщина, что послужила для Пуччини прообразом вашей роли… Это знаменитая Тодзи Акити-сан, о которой знает каждый японец, о ней слагают стихи поэты, поют песни на праздниках, ее портреты