Прах и пепел

р, тихая, улыбчивая, принесла Саше книжку-малютку, величиной с ладонь, стихотворения и поэмы Пушкина.

— Ты ведь любишь Пушкина, а эта книжечка в кармане поместится.

Сели за стол, выпили немного, мама хлопотала, ходила на кухню, возвращалась, тетки рассказывали. У Веры дочь — военврач, в госпитале, сын — в артиллерийском училище, в этом году выпустят и на фронт. У Полины муж — военный корреспондент, сыну только семнадцать исполнилось, но уже поставили на учет в военкомате.

— Только мы, три сестры, остались, — невесело пошутила Вера, — последний резерв главного командования.

Тетки были рады, счастливы за Сашу — вырвался из кровавой мясорубки, правда, попал тут же в другую, не менее кровавую, но в этом смысле судьбы у всех уравнены, говорят, наши потери исчисляются миллионами, в газетах об этом, конечно, не пишут.

— Слава Богу, — сказала Вера, — хоть тебя довелось увидеть, дождемся ли остальных, кто знает…

— Ничего, мы за этим столом еще встретимся.

Банальные слова, но других он не нашел.

— Одолеем Гитлера, заживем по-другому, — вставила Полина.

Пришла Нина, остановилась на пороге, прослезилась, обняла Сашу, поцеловала.

— Садитесь, Ниночка, — позвала ее Софья Александровна.

Нина посмотрела на теток.

— Я не вовремя?

— Именно, что вовремя, — улыбнулся Саша, — выпьешь с нами.

Нина показала на донышко стопки.

— Вот столько.

Тетки еще немного посидели и заторопились: далеко до дома, завтра рано на работу. Саша проводил их до лестницы, перегнулся через перила, смотрел им вслед, махал рукой, и они оглянулись, тоже ему помахали, вернулся, сел рядом с Ниной.

— А где твой сын?

— У бабушки оставила.

Саша рассказал ей про Лену, про Глеба.

— Вот такая грустная история. Что с Максом, с Варей?

— Максим на Дальнем Востоке, формирует дивизию. Варя служит в военно-строительном управлении, проектируют оборонительные сооружения вокруг Москвы, мотается по области, я ее не вижу, иногда перезваниваемся. Я в школе работаю. — Она улыбнулась. — Занимаюсь патриотическим воспитанием…

— В нашей?

— Нет, в другом районе. — Она посмотрела на него. — Выбьют наше поколение, а, Саша?

— Кто-нибудь останется, выживет.

— Боюсь, один Шарок останется, — печально проговорила Нина. — Шарок воевать не будет. И Вадим Марасевич не будет. Кстати, я недавно его встретила, состоит при каком-то военном журнале, «Пограничник», кажется, значит, вроде бы в армии, а воевать не надо. И уже капитан. Вот Шарок с Марасевичем и останутся.

— Ничего, мы с тобой тоже поживем.

— Пиши мне Саша, — сказала Нина.

— Обязательно.

Наконец они с матерью остались одни. Мама постелила ему на диване, но они еще долго сидели, разговаривали.

— Я тебя прошу, Сашенька, я знаю, ты не трус, но ты самолюбив и потому бываешь неосторожен. Тебе тридцать лет, но ты, по существу, не жил, а страдал. Надо сохранить себя, после войны все изменится.

— Ты так думаешь?

— Я в этом уверена. — Она оглянулась на дверь, понизила голос. — «За родину»,