Поэтика за чайным столом и другие разборы
Поэтика за чайным столом и другие разборы читать книгу онлайн
Книга представляет собой сборник работ известного российско-американского филолога Александра Жолковского — в основном новейших, с добавлением некоторых давно не перепечатывавшихся. Четыре десятка статей разбиты на пять разделов, посвященных стихам Пастернака; русской поэзии XIX–XX веков (Пушкин, Прутков, Ходасевич, Хармс, Ахматова, Кушнер, Бородицкая); русской и отчасти зарубежной прозе (Достоевский, Толстой, Стендаль, Мопассан, Готорн, Э. По, С. Цвейг, Зощенко, Евг. Гинзбург, Искандер, Аксенов); характерным литературным топосам (мотиву сна в дистопических романах, мотиву каталогов — от Гомера и Библии до советской и постсоветской поэзии и прозы, мотиву тщетности усилий и ряду других); разного рода малым формам (предсмертным словам Чехова, современным анекдотам, рекламному постеру, архитектурному дизайну). Книга снабжена указателем имен и списком литературы.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Ни даже
Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То был, друзья,
Мартын Задека,
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь снов.
Сие глубокое
творенье
Завез кочующий купец
<…>
И для Татьяны наконец
Его с разрозненной
Мальвиной
Он уступил за
три с полтиной,
В придачу взяв еще за них
Собранье басен
площадных,
Грамматику, две Петриады,
Да
Мармонтеля третий том.
Отказная риторика строфы XXII и перипетии букинистической сделки в XXIII способствуют нарративизации списков, придающей частому у Пушкина name-dropping’y ауру игривой непринужденности.
2
С аналогичной читательской/литературно-исторической — и разве что подспудно авторской — позиции написан пушкинский метасонет «Суровый Дант не презирал сонета…» (1830), добросовестно аннотирующий и нарративизирующий галерею классиков жанра[725].
Суровый
Дант
не презирал сонета;
В нем жар любви
Петрарка
изливал;
Игру его любил
творец Макбета
;
Им скорбну мысль
Камоэнс
облекал.
И в наши дни пленяет он поэта:
Вордсворт
его орудием избрал,
Когда вдали от суетного света
Природы он рисует идеал.
Под сенью гор
Тавриды
отдаленной
Певец Литвы
в размер его стесненный
Свои мечты мгновенно заключал.
У нас еще его не знали девы,
Как для него уж
Дельвиг
забывал
Гекзаметра священные напевы.
Из 7 имен 5 даны впрямую, а 2 перифрастически, но тоже с включением имен собственных (Макбета; Тавриды, Литвы).
Главный нарративный прием состоит здесь в постепенном — обостряющем виртуальную ноту — переходе из прошлых эпох (Дант, Петрарка, Шекспир, Камоэнс) в современность (Вордсворт, Мицкевич и Дельвиг к моменту написания живы, и двое из них переживут Пушкина). Контрапункт к такому временному сдвигу образует последовательное (за одним интересным исключением) соблюдение режима грамматического прошедшего времени (не презирал — изливал — любил — облекал — избрал — заключал — не знали — забывал). На фоне этого контрапункта, да еще с одноразовым заскоком в грамматическое настоящее (рисует), эффектно выделяется как бы плюсквамперфектное забывал (еще не знали — как… уж… забывал) — о менее чем на год старшем приятеле.
Применен и старейший способ мнемонической организации списка, состоящий в соотнесении каждого имени с соответствующими свойствами (вспомним хотя бы второй пассаж каталога Лепорелло): Дант — суровый, Камоэнс — скорбный, Петрарка — поэт любовного жара и т. д. По мере развития этой серии уравнений достигается точка, где перифрастического описания оказывается достаточно, и имя поэта (Мицкевича) может быть опущено. Оглядываясь назад, в этой почтительной перифрастике естественно усмотреть структурный аналог сатирического загадывания осмеиваемых имен в эпиграммах.
3
Игра с узнаваемыми свойствами авторов была положена Мандельштамом в основу двух его списочных стихотворений о русских поэтах (оба — 1932 г.).
Сядь,
Державин
, развалися, — Дайте
Тютчеву стрекозу
—
Ты у нас
хитрее лиса
, Догадайтесь
почему
!
И
татарского кумыса
Веневитинову —
розу.
Твой початок не прокис. Ну, а перстень — никому.
Дай Языкову
бутылку Боратынского подошвы
И подвинь ему бокал. Изумили прах веков,
Я люблю его
ухмылку
, У него без
всякой прошвы
Хмеля бьющуюся жилку
Наволочки облаков
.
И стихов его
накал
<…>
(
«Стихи о русской поэзии. 1»
) А еще над нами волен
Лермонтов, мучитель наш,
И всегда
одышкой
болен
Фета жирный карандаш.
(
«Дайте Тютчеву стрекозу.»
)
Мандельштам сопоставляет каждому поэту один или несколько атрибутов, иногда очевидных (Языков и бутылка; Лермонтов — мучитель), иногда изощренно метасловесных (Фет — по-немецки жирный), иногда открыто требующих разгадки (Догадайтесь почему!), да и вся эта система уравнений выдержана в диалогическом режиме загадывания, что заодно работает на текстуализацию и драматизацию перечня.
4
Оригинальная вариация на аннотированные списки поэтов есть у Кушнера — стихотворение «Наши поэты» (1974)[726]:
Конечно,
Баратынский схематичен.
Бесстильность Фета
всякому видна.
Блок
по-немецки втайне
педантичен.
У Анненского в трауре весна.
Цветаевская фанатична
муза.
Ахматовой высокопарен
слог.
Кузмин манерен. Пастернаку вкуса
Недостает: болтливость
— вот
порок.
Есть
вычурность
в строке у
Мандельштама.
И
Заболоцкий в сердце скуповат
.
Какое счастье — даже
панорама
