Трущобные люди

аскраснелась, и в ней чувствовалась острая боль -- предвестник мозолей.

Ай-да барин, наше дело пойдет! -- удивился Кавказский, смотря на мелко изрезанные кубики.

Хорошо?

Лучше не треба! Теперь раскладывайте его на рамки, вот так, а потом эти рамки в станки сушить вставим.

Сделано было и это. На дворе рассвело...

--- Теперь вот извольте взять эту тряпицу и завяжите ей себе рот как я, чтобы пыль при ссыпке не попала. Вредно.--Кавказский подал Луговскому тряпку, а Другой завязал себе нижнюю часть лица. Луговский сделал то же. Они начали вдвоем снимать рамки и высыпать "товар" на столы. В каждой раме было не менее полпуда, всех рамок для кубика было десять. При ссыпке белая свинцовая пыль наполнила всю комнатуЗатем кубики были смочены "в препорцию водицей", как выражался Кавказский, и сложены. Работа окончена. Луговский и Кавказский омылись в чанах с водой, стоявших в кубочной, и возвратились в казарму, где уже начали собираться рабочие. Было девять часов. До одиннадцати рабочие лежали на нарах, играли в карты, разговаривали. В одиннадцать -- обед, после обеда до четырех опять лежали, в четыре -- в кубочную до шести, а там -- ужин и спать...

IV

Так и потекли однообразно день за днем. Прошло два месяца. Кавказский все сильней кашлял, задыхался, жаловался, что "нутро болит". Его землистое лицо почернело еще более, и еще ярче загорелись впавшие глубже глаза... Кубики резать ему начал помогать Луговский.

Луговский сделался общим любимцем, героем казармы. Только Пашка, ненавидимый всеми, был его злейшим врагом. Он завидовал.

Было второе марта. Накануне роздали рабочим жалованье, и они, как и всегда, загуляли. После "получки" постоянно не работают два, а то и три дня. Получив жалованье, рабочие в тот же день отправляются в город закупать там себе белье, одежду, обувь и расходятся по трактирам и питейным, где пропивают все, попадают в часть и приводятся оттуда на другой день. Большая же часть уже и не покупает ничего, зная, что это бесполезно, а пропивает деньги, не выходя из казармы.

В этот день, вследствие холода, мало пошло народу на базар. Пили уже второй день дома. Дым коромыслом стоял: гармоники, пляска, песни, драка... целый ад... Внизу, в кухне, в шести местах играли в карты -- в "три листа с подходцем".

На нарах, совершенно больной, ослабший, лежал Кавказский. Он жалованье не ходил получать и не ел ничего дня четыре/Похудел, осунулся -- страшно смотреть на него было. Живой скелет. Да не пил на этот раз и Луговский, все время сидевший подле больного Было пять часов вечера. В верхнюю казарму ввалился, с гармоникой в руках, Пашка с двумя пьяными товарищами -билетными солдатами, старожилами завода. Пашка был трезвее других; он играл на гармонике, приплясывал, и все трое ревели "барыню".

Будет вам, каторжные, дайте покой!--простонал больной кавказец, но те не унимались.

Пашка, ори тише, видишь, больной здесь! -- возвысил голос Луговский, сразу, по-солдатски, привыкший к новому житью-бытью.

А ты мне