Каторга

ивых офицерских жен, желающих быть ближе к мужьям. Ехали прифранченные сестры милосердия с фотоаппаратами системы "кодак", чтобы сниматься на память в условиях фронта. Ехал какой-то прохиндей из Одессы, везя на фронт два чемодана с колодами карт и четырех девиц, обещая им "шикарную жизнь" в Харбине. В довершение всего ехал патриот-доброволец с четырьмя собаками, затянутыми в попоны с изображениями Красного Креста, и надоел всем разговорами о своем патриотизме...

Было тяжко! Для солдат на станциях работали бесплатные "обжорки", где давали щи с мясом, белый хлеб и сахар к чаю. Офицеров же не кормили, на каждой станции они гонялись с чайниками за кипятком. Ляпишев тоже выбегал на перрон купить у баб вареные языки, выбирал яйца покрупнее, торговался о цене горшков с топленым молоком. Наконец миновали Ачинск, который остроумцы прозвали "Собачинском". Здесь встретили первый эшелон "оттуда", идущий в Россию, и было странно видеть раненого офицера на костылях, стоявшего в тамбуре.

- Ну как там? - спрашивали его любопытные.

- А вот поезжайте - сами увидите.

- Шампанское три или четыре рубля за бутылку?

- Это когда было? А теперь дерут все пятнадцать...

Из окон вагонов, идущих в Новгород, выглядывали пленные японцы, которые казались даже веселыми, зато из окон санитарных вагонов слышались вопли раненых солдат:

- Завезли и бросили! Эй, нет ли средь вас врачей? Какие сутки сами друг друга перевязываем...

От дурной воды Ляпишева прохватил понос, а очередь в туалет двигалась, как назло, очень медленно. Теперь сущей блажью вспоминался вагон train de luxe с пальмами и пианино, а про туннель под Беринговым проливом даже думать не хотелось. И вот, когда Ляпишев уже почти достоял до заветных дверей туалета, нашелся в очереди какой-то благородный мерзавец, который с надрывом в голосе провозгласил:

- Господа, дам следует пропускать вне очереди. Ляпишева так поджало хоть "караул" кричи.

- Верно! - закричал он не своим голосом. - В любом случае мы всегда останемся благородными рыцарями...

Михаил Николаевич обрадовался Байкалу - как рубежу, за которым можно считать последние тысячи верст. Сразу за Цицикаром и Харбином вагоны опустели, всякое жулье и военные пассажиры пересели в мукденский поезд, а эшелон потащился на Никольск. Ляпишев с благоговением перекрестился, когда исчезла очередь возле дверей туалета... Рано утром он вышел на перрон Владивостока - измятый, изнуренный, обессиленный. После всего пережитого в пути Сахалин показался землей обетованной, а Фенечка Икатова рисовалась теперь ему волшебной феей, созданной для блаженных упоений. Татарский пролив уже затянуло прочным льдом, и до Сахалина предстояло добираться на собачьих упряжках...

Перед отъездом Михаил Николаевич навестил начальника Владивостокского порта - контр-адмирала Гаупта:

- Как же насчет пушек для Сахалина?

- Каких пушек? - удивился тот.

- Которые Хабаровск обещал мне выделить из крепостных арсеналов вашего города.

- Ну вот! - ответил