Каторга

спресс, закончит свое путешествие в Нью-Йорке.

- Возможно... в двадцатом веке все возможно!

Так они ехали до озера Байкал, где поезд с рельсов насыпи перекатился на рельсы внутри громадного парома, который и миновал "славное море священный Байкал", после чего экспресс, выбравшись из трюмов парома, побежал дальше через Сибирь как ни в чем не бывало. Ляпишев говорил, что Сахалин обижен невниманием военной прессы, а между тем жизнь тамошнего гарнизона достойна хотя бы очерка в "Русском инвалиде":

- Приезжайте! Единственное, чего никак нельзя касаться корреспондентам, это политических каторжан.

- Я так и думал, - засмеялся капитан Жохов. - Впрочем, ни Чехова, ни Дорошевича власти Сахалина тоже не допустили до общения с политическими ссыльными... Честно говоря, я и сам испытывал желание навестить этот остров страданий. Мне давно хотелось отыскать затерянные следы друга моей юности. Сейчас я не стану излагать перед вами его чересчур сложную биографию. Не назову и его подлинную фамилию. Путем неимоверных ухищрений мне удалось установить, что на сахалинскую каторгу он пошел под фамилией Полынова...

- Как вы сказали? - переспросил Ляпишев.

- По-лы-нов.

- Имя?

- Глеб Викторович. А... что?

Ляпишев закрыл глаза рукою, как женщина в беде.

- Боже мой, боже мой! - часто повторял он.

- Разве с ним что-либо случилось?

- Мне совсем не хотелось бы огорчать вас, но ваш друг Полынов служил писарем в моей губернской канцелярии. Я не сатрап, какими изображают нас иногда борзописцы, я относился к нему хорошо. Он даже получал обеды с моей кухни... Конечно, после того, как пообедаю я сам и все мои близкие.

- Так что с ним случилось? - спросил Жохов.

- Он... повесился. Совсем недавно.

Жохов надолго приник к окну. Молчал.

- Наверное, были причины, чтобы повеситься?

- Не знаю, насколько они основательны. Но в своей предсмертной записке ваш друг Полынов объяснил свое самоубийство страстью к моей же горничной Фенечке... я был поражен!

- Я тоже, - вдруг сказал Жохов.

- Как? Как вы изволили выразиться?

- Я говорю, что поражен тоже.

- Простите. Может быть, вы не верите мне?

- Верю, - ответил Жохов, не отрываясь от окна. - Я верю в то, что писарь вашей канцелярии повесился от безумной любви к вашей же горничной. Но я не верю в то, что мой друг мог бы повеситься от любви к вашей горничной... Полынов таков: он, скорее всего, повесил бы вашу горничную.

Теперь пришло время разволноваться Ляпишеву:

- Позвольте, позвольте... я своими глазами видел. При мне его и вынули из петли. Так кто же там висел?

- Наверное, кукла, - ответил Жохов.

- Кукла?

- Да. Человек бывает иногда куклой в чужих руках... (Ляпишев не подумал, что он ведь тоже кукла в руках высших властей: если сам не повесится, так другие повесят!).

Вот и Санкт-Петербург... Ляпишев, царь и бог Сахалина, в столице империи сразу потерял свою значимость, растворившись во множестве прочих генералов и губернаторов; если в Александровске