История всемирной литературы Т.5

Идеи «Бури и натиска» находят в романе не только ярчайшее воплощение, но и переосмысление и критическую оценку. В первой части романа Вертер весь в плену руссоистских иллюзий — он искренне и убежденно противопоставляет жестокости и бесчувственности окружающего мира идеал естественной природы. Но реальный опыт разрушает эти иллюзии. Во второй части томик Гомера в руках у Вертера сменяется песнями-плачами Оссиана. Гармония разрушена, и поставлен под сомнение весь штюрмеровский индивидуализм: благородная личность — носитель высоких идеалов — оказывается бессильной в своем одиночестве.

В этом плане Вертер явился ранним предшественником образов молодого человека в европейской литературе XIX в.: с ним преемственно связаны так называемые «лишние люди» в произведениях многих романтиков и критических реалистов.

Роман «Страдания юного Вертера» — первое произведение немецкой литературы Нового времени, получившее международный резонанс. Однако его влияние не было однозначным — роман неодинаково воспринимался в разных странах и в различных общественных кругах. Основной конфликт романа часто истолковывался как романтический, т. е. в контексте литературы начала XIX в. Такая трактовка характерна, например, для Ш. Нодье во Франции.

Эмоциональным настроением, полнотой выражения чувства к «Вертеру» близко примыкает сентиментальная драма «Стелла» (1775) — одна из самых динамичных в драматургии Гете. Примерно спустя пять лет на немецкой сцене утвердилась сентиментальная мещанская драма, сочетавшая слезливость с плоским морализаторством (А. В. Иффланд, А. Коцебу). И характером конфликта, и стилем «Стелла» принадлежит к совершенно иному типу. В ней дана апология чувства в высоком — руссоистском и штюрмеровском — смысле слова. Герой драмы Фернандо показан в момент, когда он неожиданно встречает двух женщин — Стеллу и Цецилию, которых он в разное время оставил. И ту и другую он по-своему любит и жалеет, а каждая из них, любя его, готова пожертвовать своим счастьем, считая, что ее соперница имеет на него больше прав. В финале все трое бросаются друг другу в объятия под возглас Цецилии: «Мы — твои!»

Это был достаточно смелый вызов официальной морали, и в таком виде пьеса не увидела сцены. В 1806 г. Гете поставил «Стеллу» с другим финалом: самоубийством Фернандо и Стеллы.

Новым шагом в создании образа современного человека был роман «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» (1777—1785), работа над которым была начата спустя полтора года после переезда в Веймар. Вильгельм Мейстер — новый для Гете тип героя. Это не бунтующий Прометей, но и не пассивный мечтатель Вертер. Вильгельм по-юношески энергичен, деятелен, он стремится принести пользу обществу, действуя в той сфере, которая реально возможна в тогдашних условиях, — как реформатор театра.

Прототипом одной из героинь романа (мадам Ретти) стала известная театральная деятельница Германии Каролина Нойбер. Но в образе Вильгельма автор стремился представить реформатора более крупного масштаба. Гете мечтает о немецком Шекспире (на это намекает самое имя героя — Вильгельм), драматурге и театральном деятеле, призванном положить начало национальному театру, программа которого была начертана в «Гамбургской драматургии» Лессинга.

Роман «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» хронологически выходит за рамки периода «Бури и натиска», в основном завершившегося с переездом Гете в Веймар в 1775 г. Но идейно-тематически он продолжает ту линию в творчестве молодого Гете, которая связана с поисками правдивого изображения социального быта Германии и нашла выражение в его доштюрмеровской пьесе «Совиновники» (1768), в сентиментальной драме «Стелла» и ярче всего в романе о Вертере. В целом эта линия не стала центральной в творческом развитии Гете, а позднее, с позиций веймарского классицизма, была целиком отвергнута. Роман «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» не только не был завершен, но и не был при жизни автора опубликован (рукопись обнаружена в 1910 г.). В конце 90-х годов Гете вернулся к образу Вильгельма, чтобы создать другой роман.

На долгом, 65-летнем, творческом пути Гете годы «Бури и натиска» были короткими. Но «феномен молодого Гете», как его называют историки литературы, составил целую эпоху в немецкой и мировой литературе. Гете смело проложил новые пути в лирике, создав поэтические шедевры, прочно запечатлевшиеся в народной памяти. Драма «Гец фон Берлихинген» предвосхищала исторические жанры эпохи романтизма. Не случайно В. Скотт начинал свой творческий путь с перевода этой драмы на английский язык. О значении романа «Страдания юного Вертера» Т. Манн писал: «Казалось, будто читатели всех стран втайне, неосознанно только и ждали, чтобы появилась книжка какого-то еще безвестного молодого немецкого бюргера и произвела переворот, открыв выход скрытым чаяниям целого мира». «Прафауст» еще не был известен, но уже обозначил контуры будущего великого творения Гете.

Решалась задача, поставленная Лессингом перед немецкой литературой: в раздробленной стране, сохранявшей в своем укладе остатки Средневековья, творческие свершения молодого Гете знаменовали единство национальной культуры. Опираясь на художественный опыт других стран, прежде всего Франции и Англии, Гете продолжал, развивал и поднимал на новую ступень идеи европейского Просвещения.

МОЛОДОЙ ШИЛЛЕР

Фридрих Шиллер (1759—1805) подхватил знамя штюрмеров в начале 80-х годов, уже после того как распался боевой круг тех, кто еще недавно рвался в бой, одушевленный «ненавистью к тиранам». Гете жил в Веймаре и посвящал почти все свое время административной деятельности. Покинули Германию и уехали в Россию Клингер (1780) и Ленц (1781). Шубарт сидел в тюрьме. Вагнера уже не было в живых. Три драмы молодого Шиллера («Разбойники», 1781; «Заговор Фиеско в Генуе», 1782; «Коварство и любовь», 1783) не только подводили итог немецкой драматургии 70-х годов, но и знаменовали собой новый шаг в развитии идейно-образной системы «Бури и натиска».

Общественный опыт молодого Шиллера был и горьким, и суровым. В этом смысле ему ближе всего был Шубарт. Поэтому в его драмах, как и в «Немецкой хронике» Шубарта, был острее выражен социальный и политический смысл бунтарства «Бури и натиска». Герой «Разбойников» Карл Моор разражается проклятиями против «чернильного века», века «ехидн и крокодилов», он хочет «жить как солнце и как солнце умереть», он берет за образец героев Плутарха, и в этой абстрактной патетике он близок, например, герою «Близнецов» Клингера. Но вместе с тем Шиллер (как Ленц и Вагнер) развертывает действие в конкретных социальных условиях современности, называет конкретных носителей социального зла — помещика, министра, священника. Шиллер решительно отверг предложение режиссера Дальберга перенести действие в Средние века.

Социальные характеристики еще острее прочерчены в мещанской трагедии «Коварство и любовь». Президент фон Вальтер, гофмаршал фон Кальб, леди Мильфорд и правящий герцог (он не показан на сцене, но его присутствие постоянно ощущается) — ярко обрисованные социальные типы, а не абстрактное воплощение зла. Им противостоят люди третьего сословия — Миллеры, отец и дочь, носители новой морали, герои, утверждающие свое человеческое достоинство. И как это характерно для многих произведений XVIII в., молодой Шиллер делает главного героя Фердинанда рупором просветительских идей: за свое личное счастье Фердинанд борется, прибегая к аргументам, почерпнутым из Руссо.

Влияние Руссо на раннего Шиллера очень велико и вместе с тем несколько односторонне. В «Разбойниках» звучит мотив неприятия современной цивилизации, ощутимы сомнения в прогрессе. В стихотворении «Руссо» (1782) сделана попытка осмыслить место великого мыслителя в современной борьбе идей. Для Шиллера он «гигант, которого не способны понять жалкие карлики, лишенные искры Прометея». И тут же подчеркнуто, что Руссо — настоящий христианин, но именно христиане довели его до гибели. Шиллер разделяет религиозную концепцию Руссо, направленную против официальной церкви. И в свете этих убеждений Шиллера становится понятным, почему среди многих пороков злодея Франца Моора в «Разбойниках» названо и его безбожие. Религиозные мотивы звучат и в знаменитой оде «К радости» (1785). Сочетая боевой политический пафос с идеалистическими и даже религиозными взглядами, Шиллер разделяет противоречивость мировоззрения, свойственного многим штюрмерам. И здесь намечается первая грань, отделяющая его от Гете, который, опираясь на Спинозу, неизменно тяготел к материализму.